Книга скворцов

– Может быть, Вергилий ненароком приписал людям, о которых рассказывает, знания, коими сам обладал, – сказал келарь. – Всем известно его магическое искусство: он в Неаполе сделал медную муху, которая отвадила от города всех мух; на горе он разбил прекрасный сад, где стояло медное изваяние, поднесшее к своим устам витую трубу, и когда южный ветер входил в эту трубу, тотчас менялся на противный. С южным ветром приносило от Везувия густой дым, что опалял и разъедал виноградники и нивы, Вергилий же спас эти края, и пока стояла в саду статуя, все оставалось, как он устроил. Своим математическим искусством он принудил всякого, кто оказывался в тени одной горы, быть добродетельным, поскольку все ухищрения на вред ближнему оставались там бездейственными. Не буду рассказывать, чего он добился подле городских ворот, что смотрят на Нолу, дабы не отходить от нашего предмета.

– А что он сделал с самой Нолой! – подхватил госпиталий. – Как по мне, вот образец магического искусства, ни с чем не сравнимый. Ведь у него во второй книге «Георгик» сперва было написано: «Богатая Капуя и соседственная Везувию Нола», но когда ноланцы отказали ему провести воду в деревню, Вергилий в досаде вычеркнул Нолу и заменил каким-то берегом. Разве это не чудотворная мощь – одним манием руки сделать бывшее небывшим, у целого города отнять бессмертную славу и пролить ее над безымянным местом, как ливень над морем?.. Впрочем, в той же магии был искусен и Тиберий Цезарь: когда один архитектор подправил накренившийся портик, обернув овечьей шерстью и потянув целым лесом лебедок, Тиберий, завидуя его успеху, не позволил внести его имя ни в какие записи, а потом еще и выслал из города.

– Люди, сведущие в магическом искусстве, знакомы с силой, способной как истребить письмена, так и начертать, – сказал келарь. – Один из них, по имени Эдесий, ведая, что его сотоварищи попали в немилость у императора, и опасаясь за свою жизнь, обратился с молитвой к божеству, которому доверял, и во сне ему было дано предсказание стихами, но когда он проснулся, не мог их вспомнить. Меж тем как он в тревоге раздумывал о своем видении, слуга, вошедший с кувшином и лоханью для умывания, указал на его левую руку, и Эдесий увидел, что она испещрена неведомо откуда взявшимися письменами, а приглядевшись, узнал в них ответ божества. Он прочел его, послушался (там было велено посвятить себя сельской жизни) и спас себя, укрывшись от всевластного гнева, ведя жизнь незаметную и приверженную добродетели, пока настойчивость тех, кто хотел у него учиться, и вкус славы, от коего Эдесий не мог отвыкнуть, не заставили его вернуться в город.

– Те, кто выносят свое волшебство на площадь, не боясь соревнования с ученой свиньей, – сказал госпиталий, – давно заметили, что со вкусом славы бороться тщетно, а потому ищут его везде с намерением сдаться на его милость, забираясь за ним в такой улей, которого человек благоразумный бежал бы без оглядки. Когда Рим страдал от чумы, император Домициан и его вельможи призвали к себе трех магов, Юлиана, Аполлония и Апулея, и просили помочь страдающему городу. Апулей сказал, что прекратит чуму в своей трети города за пятнадцать дней, Аполлоний – что в своей трети управится за десять дней, а Юлиан сказал: «За пятнадцать дней весь город вымрет, не дождавшись вашей помощи; а я в своей трети уже пресек заразу»; и точно, она тут же остановилась. Не удивлюсь, если в ту пору, как они одолевали мор, кто-нибудь из них украдкой возобновлял его в кварталах своего соперника: таково уж тщеславие этих людей, и из чумы сделавших состязание. Сколь похвальнее в сем случае умеренность Сабина, епископа Пьяченцы, который написал реке По, чтобы она успокоилась и вернулась в русло, и когда это письмо было отнесено и брошено в ее набухшие воды, они улеглись и откатились с полей: вот, я думаю, кротость и достоинство, способные украсить любое чудо.

XV