Книга Слов

Главному лет пятьдесят, носят за ним раскладушку, раскладушка вся гвоздями утыкана — так он, прежде чем сесть, по гвоздям пальцем проводит, чуть что не так — хлобысть слуге по лбу, зачем, дескать, дал гвоздю притупиться; и пока тот гвоздь обратно не заточат — ни за что не сядет.

Иван с Данилой тоже в грязь лицом не ударяют, быстро белую скатерть на стол, орешки разные да ягодки — встречают зарубежных гостей.

Сели за стол, ведут умные беседы. «У нас, в Индии, главный рассказывает, все давно уже вышли в астрал. Редко кого на улице встретишь, да и те приезжие. Теперь выводим в астрал коров. Думаю, что к концу столетия вывод коров будет окончательно завершен. Тогда начнем новую жизнь».

А йоги все нагнулись над столом, пьют носом чай и кивают — все, дескать, так и есть.

«А еще, продолжает главный, есть у нас великая река Ганга. Мы у нее соединили начало с концом, теперь течет по кругу. Построили священную электростанцию с вечным двигателем. Теперь расставляем по всей стране магнитофоны, чтобы из-под каждого камня звучал магический слог Ом…»

Йоги как один продолжают носом хлебать чай, а ртом мычат — Ом, дескать.

«А еще, говорит главный, совершенно преодолели сопротивление материи. Можем вверх ногами проходить сквозь каменную стену…»

«А сквозь деревянную?» — спрашивает Данило.

«Запросто, говорит главный, где тут у вас стена?»

Показали им стену сарая, они вверх ногами сквозь нее прошли и исчезли — наверное, в астрал. Главный на прощание оставил визитную карточку с рабочим телефоном. На карточке написано

ГУРУ ШРИ МАХАБРАХМАН ЕВДОКИМ ПЕТРОВ.

Поглядели Иван с Данилой на карточку, пожали плечами и отдали на всякий случай хозяину. Ему тут виднее.

5

Налетело на солнце облачко. Сделалось в природе пусто; то есть не пусто, а как бы затаенно. Деревья и трава — все свои секреты при себе держат.

Унеслось облачко. И снова все вокруг — полной чашей. И каждый секрет вдруг стал тем, чем всегда и был, — у каждого — своим, особенным голосом. И все эти голоса вместе беззвучно поют о радости того, как мы все живем.

Сидит Иван на крылечке, и душой, и телом к этой радости причастен.

Данилы нет, Данило в город уехал. Был ему утром таинственный зов, собрал в мешочек понемногу всяких корешков целебных да орехов и ушел. Иван дрова поколол, по огороду походил, теперь просто сидит. Слушает музыку могучую — деревья под ветром шумят, солнышко кожей впитывает; со всем, что есть — заодно.

Сидел-сидел, слышит — шорох на полянке. А глаз сразу не открывает, знает, что можно спешкой всю полноту расплескать. А когда открыл — стоит перед крыльцом белый олень, смотрит на него пристально. Иван говорить не торопится, улыбается себе в бороду. И олень молчит. Долго они так молчали, потом олень говорит:

«А ты знаешь — что стоит у сарая на пне?»

«Не знаю, — говорит Иван. — Придет время знать — узнаю».

Олень опять на него смотрит. Долго молчал, потом говорит:

«Ты странный человек».

«Да почему странный, — говорит Иван. — Вот сижу на солнышке, жизни радуюсь, природу слушаю».

Олень отвел глаза, смотрит на лес.

«Другие за мной охотятся. А те, кто боится — уверяют себя, что меня нет».

Помолчал еще.

«Сказать тебе, когда ты умрешь?»

Иван мотает головой да все улыбается.

«Зачем? Живу — и живу. Когда надо будет — умру. А наперед знать баловство».

Сказал — и доволен. А олень на него опять смотрит. И Иван на оленя смотрит. Ветер почему-то стих, тихо вокруг стало, только кузнечики стрекочут как сумасшедшие; и все вокруг от солнца как медом истекает.

Иван на оленя смотрит и вдруг говорит:

«Оленушка, а ведь ты устал очень».

Олень в глаза ему смотрит, не шевелится.

«А устал, то ложись спать. В лесу не можешь, так хоть здесь сосни. Место у нас тихое, никто тебя тут не приметит».

Олень в глаза Ивану смотрит и молчит. Потом прикрыл глаза, ноги медленно подогнул и так перед крыльцом и лег, голову опустил.

А Иван сидит и сон его охраняет. И пока олень спит, ни одна былиночка не шелохнется, ни один листик не качнется, и солнце с места не сходит. Перестало время идти, одни кузнечики стрекочут.

Вечером возвращается из города Данило, бежит — аж приплясывает, до того хочется поскорее Ивану рассказать, что с ним было. Так с ходу мимо дома и пролетел, за самый огород унесло. Он — обратно, глядь — опять на подходе к дому, да только с совсем другой стороны. И ведь дом прямо перед глазами стоит, а не подойти, все тропинка вбок куда-то уводит. Остановился Данило, потряс головой, чтобы от наваждения избавиться, слышит — Иван с крылечка тихонько смеется.

«Не торопись, Данилушко, у нас сегодня такой гость был, что вокруг избы вся экология дыбом встала».

От голоса иванова наваждение прошло, но Данило, чтобы и в третий раз не промахнуться, уж от тропки под ногами больше глаз не отрывает. Пока до Ивана дошел, уж и забыл — что про город рассказывать хотел. Бухнулся на траву у крылечка: «Что же, Ваня, за гость такой, что к дому не подойти?»

А Иван все посмеивается. Данило к нему повернулся — батюшки светы! Иван сидит и весь в сумерках мерцает, как будто зимними звездочками по контуру обведен.