Книга Странных Новых Вещей

В едином послушании энергичному жесту стоящего во главе оазианца они разом умолкли. Потом был один семидесятисильный глубокий вдох. Питер упал на колени, только сейчас признав гимн — антифон замшелого евангелизма, безвкусный архетип Армии спасения, краткое изложение всего, что он презирал, когда был юным панком, втягивая носом дорожки кокса на зассанных крышках общественных унитазов, и всего, что он отвергал как глупость, когда просыпался в луже застывшей блевотины, всего, что он полагал ничтожным, когда крал деньги из сумок проституток, всего, над чем он смеялся, как над чепухой, когда сам был ядовитым отходом космоса. Заблудшего привел домой...

Дирижер снова взмахнул. И снова грянул хор.

II ДА БУДЕТ ВОЛЯ ТВОЯ

10 Самый счастливый день в моей жизни

Питер висел в сетке между небом и землей, тело его облепили насекомые. Они не питались им, а просто использовали как место для посадки. Стоило ему потянуться или кашлянуть, комахи взлетали или прыгали куда-то, а потом возвращались. Он не возражал. Насекомые не щекотали его лапками. И не издавали ни звука.

Он бодрствовал уже несколько часов, подложив под голову вытянутую руку, так что его взгляд был как раз на уровне горизонта. Светало. Это было завершение долгой ночи, пятой его ночи среди оазианцев.

Строго говоря, сейчас он не был среди оазианцев. Он был один в своем импровизированном гамаке, высоко натянутом между двух столбов внутри церкви. Его нарождающейся церкви. Четыре стены, четыре опорные балки под открытым небом. Внутри ничего, кроме кое-каких инструментов, мотков бечевки, чанов с раствором и жаровен с горючим. Сейчас жаровни уже остыли, поблескивая рассветными бликами. Не пригодные ни для каких религиозных целей, они имели чисто утилитарную функцию — на протяжении долгой тьмы каждый рабочий «день» они разжигались, чтобы освещать рабочее место, и тушились после того, как последний оазианец уходил домой и «ое Пиер» собирался уединиться.

Его прихожане трудились не покладая рук, чтобы как можно скорее выстроить церковь, но сегодня их здесь не было, пока что не было. Питер полагал, что они все еще спали в своих домах. Спали оазианцы много, поскольку быстро выбивались из сил. Они работали час-другой, а затем, независимо от того, сделана работа или нет, отправлялись домой и какое-то время спали.

Питер вытянулся в гамаке, вспоминая, как выглядят оазианские ложа, и радуясь, что он сейчас не в одном из них. Ложа напоминали старинные ванны, вытесанные из вязкого, густого мха, легкого, как пробковое дерево. Ванны эти выстилались несколькими слоями похожей на хлопок материи, которая укутывала спящего в плотный, ворсистый кокон.

Триста часов назад, когда он падал от усталости после колоссального напряжения первого дня, Питеру предложили занять одно из таких лежбищ. Он согласился из уважения к гостеприимным хозяевам, и ему весьма церемонно пожелали долгих и сладких снов. Однако спать он не смог.

Во-первых, был день. Оазианцы не нуждаются в том, чтобы затемнять свои спальни, и спят, выставив кровати прямо под ярчайшие солнечные лучи. Зажмурившись от света, он залез в эту кровать, надеясь, что вот-вот потеряет сознание от изнеможения. К сожалению, кровать оказалась непригодна для сна. А вернее сказать — невыносима. Пушистые одеяла, очень скоро пропитавшись потом и атмосферными испарениями, принялись источать тошнотворный запах кокоса, а сама по себе ванна была ему чуть-чуть коротковата и узковата, хотя наверняка она была больше, чем стандартная модель. Питер подозревал, что ванну вырезали специально для него, и потому отчаянно старался приспособиться к ней.

Но не тут-то было. Помимо нелепой постели и избытка света, возникла еще одна проблема — звуки! В тот первый день рядом с ним спали четыре оазианца, которые представились как Любиель Ииуа—Один, Любиель Ииуа—Пяьдея Чеыре, Любиель Ииуа—емьдея Восемь и Любиель Ииуа—емьдея Девяь. И все четверо чрезвычайно громко дышали во сне, устроив отвратительную причмокивающе-булькающую симфонию. Их ложа находились в другой комнате, но оазианские жилища не имели закрывающихся дверей, так что Питер слышал каждый звук, издаваемый спящими соседями: каждый сап, каждое шморганье, каждый натужный глоток. Дома в своей постели он привык к едва уловимому дыханию Би или редкому вздоху кота Джошуа, но не к такой канонаде. Лежа в оазианском доме, он вдруг припомнил давно забытый эпизод из своей прошлой жизни: как сотрудник благотворительной организации подобрал его на улице и пристроил в ночлежку для бездомных, большинство постояльцев которой были алкашами и нариками вроде него самого. Вспомнил, как он смылся оттуда обратно на улицу, чтобы перекемарить где-нибудь в тихом месте.

Итак, теперь он лежал в гамаке, подвешенном в строящейся церкви, под открытым небом, среди полного пустынного покоя оазианской зари.