«О, и тебя да благословит Господь, приятель!» — хотел было крикнуть Питер вслед удаляющемуся китайцу. Но это был бы сарказм. Он должен избегать его, грех даже думать о таком, это ляпсус, это позор. Он должен держаться за свою искренность. Ни желчи в душе, ни жала в речах. Любить всех без изъяна, относиться по-доброму ко всем существам, даже к бешеной собаке вроде Тартальоне, даже к пустому месту вроде Вернера — вот священный долг его как христианина, его единственное спасение как личности. Открывая дверь своей квартиры, Питер убеждал себя изгнать из сердца неприязнь к Вернеру. Вернер был паршивой овцой, но драгоценной в глазах Господа, неприглядный урод, который ничего не может поделать со своим уродством, тошнотворный сирота, выросший в особую форму существования, постоянно изворачиваясь и приспосабливаясь, чтобы выжить. Все мы таковы, напомнил себе Питер. Нам не хватает чего-то принципиально важного, но мы все равно двигаемся вперед, торопливо пряча раны, старательно маскируя свое неумение, блефуя, скрывая собственные слабости. Все — а пастор в особенности — должны осознать эту правду. Что бы он ни сделал, в какие глубины ни погружался, нельзя перестать верить в то, что все мы — братья.
И мужчины.
И женщины.
И .