Книга странствий

Они настолько воспламеняются жадностью, что когда что-либо им приглянется, тотчас или весьма бесстыдно это вымогают или насильно отнимают у тех, кому оно принадлежит, хочет тот этого или не хочет. Деньги свои они дают в рост так: берут в месяц с десяти денариев один по ссуде, затем вторично, с каждых десяти денариев, набегающих по процентам, они берут, как по ссуде, снова один денарий. И так, некий рыцарь в Георгии за пять тысяч империев, взятых у татар за год, должен был им вернуть пять тысяч, но семь тысяч вынужден был им возвратить по процентам. Также некая татарская госпожа за пятьдесят овец, данных некоему человеку, продержавшему их семь лет, запросила, чтобы он вернул семь тысяч овец, ибо столько за это время набежало по процентам. Более того, они обременяют данников тяжелыми податями, так, в земле Авагх, управляемой великим бароном, получилось следующее: первым взял дань хаам, размером чуть менее пятнадцати драхм или асперов, то есть вышло порядка тридцати стерлингов, затем взял надзирающий управитель, третьим — управитель провинции, четвертыми — постоянные посланники, пятыми — многие из тех, кого им приходится ублажать лестью, а затем еще — и проезжающие [через них] послы, которым жители были вынуждены давать лошадей за свой счет. И всего с каждого трудящегося крестьянина взяли: три аспера, и с каждых трех волов одного, и с каждых шести скотов одного, и еще взяли какие-то богатые подарки, не давая ничего взамен. Ибо ни за что данное им никому ничего [татары] не дают взамен и также не дают ничего даром, ибо если имеется возможность у кого бы то ни было что бы то ни было им дать, то они уверены, что это является привилегией [хозяев], потому что считают себя господами всего. Итак, их руки всегда открыты, когда надо брать, но всегда закрыты, когда надо давать. И поскольку у них изобилуют стада мелкого и крупного скота, они столь восхищаются их откормом и приумножением, что «радость диких ослов и пасущихся стад»[74]

не сравнится с их скупостью и жадностью. И едва ли какое-нибудь животное съедают живым и здоровым, но когда оное помрет: стоя ли оно померло, или искалеченным, или от какой болезни — все равно употребляют его в пищу. И когда шатры их наполняются изобилием, руку нуждающимся и бедным они не протягивают; и лишь в одиночку радуются тому, что имеют, но повсюду ежели кто-нибудь из своих приходит к ним во время завтрака или обеда, то с охотой дают ему своей пищи и не обходят того, с кем делят трапезу, благорасположением.

XXX, 76 — Об их необузданности и высокомерии

Они так необузданны в своих злодеяниях, что ничем не способны и не могут себя укротить, и поэтому предают разрушению все, что захватят, и в такой степени, что даже для себя самих не побеспокоятся оставить: «Мы, — говорят, — живем, как стрела, посланная стреляющей десницей и никогда не останавливающаяся, покуда не столкнется с препятствием, которое обратит ее вспять или сломает». Одержав победу над множеством народов, они ни у какого народа не решили остановиться и еще в середине [своего наступления] угрожали: «Мы живем, — говорят, — подобно великой многоводной реке, которая из-за своей чрезмерной глубины не может отклониться в сторону, чей поток затопляет все на своем пути, хотя эта река берет свое начало из мелкого истока и от многих ручейков наполняется». Также некоторых маленьких мальчиков они забирают к себе и захватывают женщин в подчиненных им городах, а именно на территории Грузии, Турции, Персии, Армении Великой и Малой, за исключением тех, что связаны с ними давней близостью. Также если их [татарские] дети или послы встретят в этих странах всадника и при этом будут нуждаться в лошади, то они заставляют всадника слезть и едут [на лошади] туда, куда им хочется. Глаза у татар весьма ненасытные и полны тяги к прегрешениям. Домашних животных они, по примеру сарацин, случают без разбора, и среди их скота постоянно процветает содомия, которая проникает и к самим татарам. И еще: татары берут себе жен, кто сколько хочет и содержать может, и при этом не считаются со степенью родства или возможностью кровосмешения; когда же у татарина умирает жена, он берет себе в жены сестер и дочерей ее, захочет — так по отдельности, а то и всех вместе. У них исключается супружество с тремя особами: матерью, дочерью или сестрой. Всех же прочих родственниц, как своих, так и со стороны супруги, охотно берут себе в жены. И когда татарин берет жену, он не считает ее своей женой до тех пор, покуда та от него не забеременеет и не родит, если же она окажется бесплодной, то он ее, если захочет, может отослать назад. И также муж не получает приданое до тех пор, покуда жена не родит мальчика, да и женщины ничего не получают от отца или матери до тех пор, пока не родят [ребенка].

XXX, 77 — Об их лживости и жестокости