«Хоть бы не упасть с коня еще раз». Она ведь цеплялась за его шею обеими руками, хотя от неровной поступи ужасно болела голова, цеплялась изо всех сил, и все равно упала, а мистер Дануорти не зря настоял, чтобы она брала уроки верховой езды, договорился, чтобы ее потренировали на конюшне под Вудстоком. Мистер Дануорти предупреждал. Он с самого начала сказал, что ее ждет костер.
Женщина поднесла к губам Киврин чашку. Наверное, уксус на губке, его давали мученикам. Нет, какое-то питье, теплое, кисловатое. Женщине пришлось слегка приподнять голову Киврин, чтобы она смогла отпить, и Киврин только теперь осознала, что, видимо, лежит на спине.
«Надо будет сказать мистеру Дануорти, что людей сжигали в лежачем положении». Она попыталась сложить ладони домиком и поднести к губам, чтобы надиктовать запись, но пламя потянуло их вниз.
«Я больна», — подумала Киврин, осознавая, что теплое питье — это какой-то целебный отвар и он немного сбил температуру. Что она лежит не на земле, а на кровати в темной комнате, и женщина, шептавшая «тс-с-с» и поившая ее отваром, по-прежнему рядом. Киврин слышала ее дыхание. Она попыталась повернуть голову, но затылок тут же пронзила боль. Женщина, кажется, спала, дыша ровно и громко, будто храпя. Голова у Киврин затрещала от этого сопения еще сильнее.
«Я, наверное, в деревне. Сюда меня привез тот рыжий».
Когда она свалилась с коня, разбойник подсадил ее обратно, но потом она заглянула ему в лицо, и оказалось, что оно совсем не разбойничье. На нее смотрел рыжеволосый юноша, по-доброму смотрел. Это он пришел к ней, когда она сидела привалившись к колесу, преклонил колено и спросил: «Кто вы?» Тогда она прекрасно поняла его слова.
—
Рыжего она поняла отлично. Он спросил: «Кто вы?», и она подумала, что тот, второй, возможно пленный слуга, привезенный из крестового похода, поэтому говорит на своем турецком или арабском, и она его не понимает.
—Я историк, — начала объяснять Киврин, но, когда подняла глаза, добрый юноша куда-то пропал, и перед ней снова был разбойник.
Она начала оглядываться в поисках рыжего. Разбойник укладывал сучья крест-накрест между камнями, чтобы развести костер.
— Мистер Дануорти! — в отчаянии позвала Киврин, и разбойник присел рядом с ней в дрожащем свете фонаря.
— Не страшитесь, — проговорил он. — Скоро он вернется.
— Мистер Дануорти! — завопила Киврин, и рыжий вернулся, и снова опустился перед ней на колени.
— Не надо было мне уходить с переброски, — сокрушалась она, не сводя глаз с лица юноши, чтобы он снова не превратился в разбойника. — Наверное, произошел какой-то сбой. Отведите меня обратно.
Он расстегнул пряжку своего плаща и, легко сбросив его с плеч, укрыл им Киврин. Значит, он ее понял.
— Мне нужно домой.
Когда он склонялся над ней, фонарь подсвечивал его доброе лицо и отблески плясали на рыжих волосах, будто пламя.
—
—
—Я больна, — сообщила Киврин сидящей рядом женщине, — поэтому я вас не понимаю.
В этот раз никто не наклонился из темноты успокоить ее. Может, им надоело смотреть, как она горит, и они ушли. Очень долго получается, хотя огонь полыхает все жарче.
Рыжий тогда посадил ее перед собой на белого коня и повез в лес, и Киврин подумала, что он везет ее к месту переброски. У коня появилось седло, и бубенчики, которые вызванивали на ходу «Придите к младенцу», все громче и громче с каждым куплетом, пока их стало не отличить от колоколов в церкви Святой Девы Марии.
Они ехали долго, наверняка уже должны были добраться до переброски.
—Далеко еще до места? — спросила она у рыжего всадника. — Мистер Дануорти будет очень волноваться. — Но всадник не ответил. Они выехали из леса и стали спускаться по склону. Сквозь голые ветки деревьев серебрилась луна, заливая бледным светом церковь у подножия холма.
— Не туда! — Киврин хотела потянуть узду и развернуть коня, но побоялась отпустить шею рыжеволосого всадника, чтобы снова не свалиться. А потом перед ней возникла дверь, которая открылась, и еще раз открылась, и был огонь, и свет, и колокольный звон, и Киврин поняла, что ее все-таки привезли к месту переброски.