Книга Страшного суда

Да нет, глупость. Посланник с монахом не сорвались бы так поспешно, попросив не заглядывать к жертве, если планировалось обставить все как несчастный случай — смерть от ботулизма или перитонита, или десятка других малоизвестных средневековых напастей. Кроме того, зачем посланнику травить своего подчиненного, если можно его попросту сместить, как леди Имейн мечтает сместить отца Роша?

— Это холера? — предположила леди Эливис.

«Нет», — ответила Киврин про себя, припоминая симптомы. Острая диарея и рвота с обширным обезвоживанием. Запавшие глаза, цианоз, мучительная жажда.

— Вы хотите пить? — спросила она у клирика.

Тот будто не слышал. Полузакрытые веки казались припухшими.

Киврин потрогала его лоб. Клирик дернулся, моргнув покрасневшими глазами.

— Он весь горит! — При холере не бывает настолько высокой температуры. — Принесите кто-нибудь влажную тряпицу.

— Мейзри! — встрепенулась Эливис, но Розамунда уже подскочила с каким-то грязным лоскутом — наверное, из тех, которыми перевязывали Киврин.

По крайней мере прохладный. Киврин свернула его прямоугольником, наблюдая за клириком. Он по-прежнему тяжело дышал, и лицо его исказилось, будто от боли, когда на лоб легла повязка. Он судорожно хватался за живот. Аппендицит? Нет, тогда температура должна быть гораздо ниже. При тифе жар может дойти и до сорока, но не в самом начале. Еще при нем увеличивается селезенка, что тоже может вызвать боли в животе.

— Вам больно? — спросила она. — Где у вас болит?

Он снова моргнул, руки беспорядочно заметались по покрывалу. Очень похоже на тиф, это вот беспокойное хватание, но такое бывает на более поздних стадиях, на восьмой-девятый день болезни. Может, он приехал уже больным?

Он споткнулся, слезая с лошади, монаху пришлось его подхватить. Но ел и пил он за праздничным столом вволю, и Мейзри ему достало сил щупать. Не похож он был на тяжелобольного, а тиф развивается постепенно, начинаясь с головной боли и небольшой температуры. До тридцати девяти она поднимается только на третью неделю.

Киврин наклонилась ближе, отодвигая ворот расшнурованной рубахи в поисках тифозной сыпи. Нет, ничего похожего. Шея слегка распухшая, но увеличением лимфатических узлов чревата любая инфекция. Киврин закатала рукав. На руке розовых пятен тоже не наблюдалось, однако ногти были синюшно-коричневого цвета, что означало нехватку кислорода. А цианоз числится среди симптомов холеры…

— Рвоты или опорожнения кишечника не было? — уточнила Киврин.

— Нет, — ответила леди Имейн, размазывая зеленоватую массу по жесткой полотняной тряпице. — Он всего лишь переел сахара и пряностей, они и вызвали огонь в крови.

Без рвоты это точно не холера, да и температура слишком высокая в любом случае. Возможно, он все-таки заразился ее вирусом. Но у нее не болел живот, и язык так не распухал.

Дернув рукой, клирик смахнул компресс со лба, рука безвольно упала обратно на постель. Киврин подхватила тряпицу. Она уже успела высохнуть. Что, кроме вируса, могло вызвать такой жар? Только тиф, больше ничего в голову не приходило.

— У него не шла кровь носом? — спросила она Роша.

— Нет, — ответила Розамунда, забирая у Киврин компресс. — Я не видела.

— Намочи в холодной воде и не выжимай, — велела Киврин. — Отец Рош, помогите мне его поднять.

Рош усадил клирика, обхватив его за плечи. Нет, крови в изголовье постели не видно.

Священник осторожно уложил больного обратно.

— Ты думаешь, это тиф? — спросил он с какой-то непонятной надеждой.

— Не знаю.

Розамунда подала Киврин компресс. Наказ девочка исполнила буквально — с тряпицы текла ледяная вода.

Нагнувшись, Киврин уложила компресс клирику на лоб.

Больной вдруг бешено затрепыхался, выбив повязку у Киврин, а потом сел рывком на постели, молотя руками и брыкаясь. Одной ногой он попал Киврин под колено, и она чуть не плюхнулась на кровать.

— Простите, простите, — затараторила она, хватая его за руки и пытаясь уложить обратно. — Простите.

Клирик распахнул налившиеся кровью глаза и уставился в пространство.

— Gloriam tuam![28] — завопил он странным срывающимся на визг голосом.

— Простите…

Киврин поймала его запястье, но другая рука с размаху ударила ее в грудь.

— Requiem aetemum dona eis, — взревел клирик, вскакивая на колени, а потом на ноги и раскачиваясь посреди кровати. — Et luxperpetua luceat eis[29].

Киврин поняла, что он пытается читать заупокойную службу.

Отец Рош ухватил его за рубаху — он вырвался и принялся брыкаться, вертясь волчком в неистовой пляске.

— Miserere nobis[30].

Он крутился слишком близко к стене, так что не подобраться, задевая ногами балки и молотя руками, будто мельница, не видя ничего и никого вокруг.

— Надо ухватить его за лодыжки, когда он будет поближе, и сбить с ног, — сказала Киврин.