Книга суда (СИ)

Только вот как отказаться было? Его ведь даже не спросили, Дик просто появился и передал «просьбу» явиться в Хельмсдорф, лишь во дворе замка Фоме объяснили, что от него потребуется. Секундант… Голос и тот удивленно присвистнул, отчего виски заломило знакомой болью. Из-за боли Фома и пропустил тот момент, когда еще можно было отказаться от чести столь высокой, чересчур высокой для обыкновенного человека.

Потом был зал и свет столь ослепительный, что вся вокруг - и потолок, и стены, и рисунок на полу - растворялись в нем; насмешливая Мика и тяжелый клинок, который норовил выскользнуть из пальцев. Кружевной платок измученным облаком опускающийся на пол, и тут же болезненный скрежет столкнувшихся сабель, полузвон-полуплач. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать, и глаза закрыть, но Фома продолжал смотреть. Танец теней в потоке света, полет-паденье, остановившийся мир и тот единственный удар, который получилось увидеть. Даже не сам удар, а улыбку Коннован и то, как дрогнув, разжались пальцы, отпуская рукоять сабли. Замерший вместе с остальным миром клинок Рубеуса, выскользнув из безвременья, не встретил преграды.

Хруст. Вздох. Растерянные глаза и кровь изо рта, жемчужные пузыри на губах и руки, тянущиеся к рукояти. Паденье, лицом вниз на красно-желтую плитку и нелепо торчащее острие сабли. Бабочка на игле.

- Надо же, у нее получилось-таки уйти красиво, - Мика улыбается, она не удивлена, значит, ожидала чего-то подобного?

Ступать внутрь мозаичного круга немного страшно: не будет ли его поступок воспринят как оскорбление традиций да-ори, но и оставаться извне нельзя, это было бы предательством. Красно-желтая плитка складывается в сложный орнамент, на котором перламутровой радугой переливается кровь.

- Я не хотел убивать тебя, - Рубеус опустился на колени, вид у него растерянный, удивительно беспомощный, но по ту сторону света вряд ли видна эта растерянность. - Ты же видел, что я не хотел убивать ее.

- Нужно вынуть, - Фома и сам бы выдернул застрявшую в теле Коннован саблю, если бы сил хватило. И глаза закрыть, мертвым положено закрывать глаза. Повернуть голову, чтобы не лицом в пол, знакомые шрамы на щеке, разбитый нос и губы, на которых лопаются пузырьки крови. Дышит? Да невозможно с такой раной… но Коннован не человек! И пульс есть, слабый, затухающий, но все-таки есть.

Рубеус все понял с полуслова, подхватил на руки и…

- Вот идиот, - фыркнула Мика вслед, но как-то скорее с сожалением, чем злостью. - Все равно не выживет, так зачем медикаменты тратить?

- Знаете, иногда чужие похороны бывают чересчур поспешными, - Фома сам удивился собственной смелости и, подняв сабли с пола, протянул Мике. - Вы, наверное, знаете, что с ними делать.

- А сам?

- Я не люблю оружие, а оно меня.

- Надо же… - теперь Мика смотрела прямо в глаза. Улыбка-оскал, белые клыки и багряная краска на губах. Пугает, но Фоме не страшно. Коготь поднимает подбородок, скользит по горлу и, на мгновенье замерев у артерии, подымается к уху.

- И как же ты выжил? - мурлычет Мика, слизывая с пальцев красные капли.

- Люди помогли, - по шее что-то течет, вероятно, кровь, но все равно не страшно. - И… с ней тоже все будет хорошо. Коннован выживет, вот увидите.

- Увидим. Точнее посмотрим. У твоей крови странный вкус… неприятный. Считай, что тебе крупно повезло, мальчик, но будешь и дальше под ногами путаться, голову оторву.

- Я не хотел убивать, всего лишь выбить оружие. - Рубеус сидел возле прозрачной капсулы, внутрь которой тянулись гибкие трубки-жгуты. - Я не знаю, как вышло, что…

Белый дым мягким облаком обволакивает неподвижное тело, по экрану монитора ползут зеленые линии, верхняя ломаная, живая, а две нижние угрожающе гладкие. Что-то жужжит, стрекочет, пищит, тревожные звуки, неприятное место.

Рубеус положил обе руки на стекло, и Фома испугался, что сейчас оно треснет, тогда белый дым выльется наружу.

- Ты иди, нечего здесь делать… - Хранитель осекся на полуслове, но Фома понял, что он хотел сказать. Человеку действительно нечего делать в замке да-ори, но он же не сам сюда пришел.

В комнате все по-старому, вот только пыль появилась, а раньше убирали. За окном загорается рассвет, а сна ни в одном глазу. Зато в ящике стола целая стопка чистых листов.

Вальрик

Сложнее всего держать дыхание, чтобы ровное было и спокойное. Если не сохранять спокойствия, его запрут, а значит, шанса отомстить не будет. За ним наблюдают. Он ловит случайные взгляды, скользящие, расслабленные, но вместе с тем внимательные. Слишком уж внимательные. Ничего, пусть смотрят. Он такой же как все - серый.

Удобно. В сером легко спрятаться, растворившись в этом обманчивом пыльном умиротворении. Тень в тени… но держать дыхание тяжело, стоит чуть отвлечься и сбивается, скатывается в судорожные трепыхания легких. Кровь, недополучив кислорода, загорается яростью. Ярость - это легко, это когда перед глазами пелена, а в руках оружие… можно и без оружия, лишь бы противник, которого убить. Ярость - это чужая кровь, и пять секунд спокойствия, чтобы восстановить дыхание.