Книга Тьмы

С удовольствием вижу, как гладенькое личико куклы искажается мучительным раздумьем. Все шло по плану, и вот на тебе: клиент вышел за рамки. А с виду приличный, в костюме…

— Если хотите, правую.

— Спасибо.

— Не за что. Вот в эту дверь.

За дверью — просторный кабинет. Аквариум с рыбками. Стены увешаны благодарственными грамотами, дипломами Международных обществ содействия бессмертию и горбатыми диаграммами, похожими на звонаря собора Нотр-Дам. Сперва теряюсь и не сразу обнаруживаю целительницу. Матушка Епифания утонула в глубоком кресле, у самого окна. На первый взгляд ей лет сорок. На второй — пятьдесят с хвостиком. Полная женщина, рыжая грива волос явно чужая — парик. Кто б посоветовал ей не замыкать «стрелочки» у глаз? Да еще карандашом?! В сочетании с густо-коричневыми тенями «очки» смотрятся развратно.

Иду к креслу. Целую жирную руку. Правую.

На губах остается привкус крема.

— На могилку к бабушке ходил?

Голос низкий, грудной. Прокуренный насквозь.

— Э-э-э…

— Не ходил, вижу. А зря, хороший. И креста на могилке нету небось.

Машинально киваю. Креста нет. Моя бабушка была убежденной атеисткой. Строителем светлого будущего. И умерла в полной уверенности, что лично моему счастливому детству не хватает Сталина. Чтоб было кого благодарить. Кремень-старуха. А на могилку я вообще не захаживаю, сволочь эдакая.

— Вот тебе и беда твоя. В соседней могиле на тебя черный враг фотку зарыл.

— Ч-чью фотку?

— Твою, хороший. Твою фотку. Вот ты и чахнешь. С бизнесом проблемы? В семье свары? Сходи, хороший, на могилку, поставь крест.

— А фотку? Вырыть, что ли?

Живо представляю, как я с заступом разрываю соседские могилы. Ночью. Шарю фонарем в поисках украденной фотки. Дождь, слякоть, брючины до колен измазаны глиной. После такого даже подполковник Качка не вытащит меня-хорошего из застенков тюремного дурдома.

— Ладно. Будем, хороший, яйцом выкатывать. Вот квитанция, с вас двенадцать пятьдесят.

Точно как пошлина за наследство. Стою, смотрю на матушку Епифанию. И вижу, как лауреат премии Св. Викентия начинает нервничать. Дрогнули ярко накрашенные губы. Плохо выщипанные брови сошлись у переносицы. Клиент ведет себя не по правилам. Клиент молчит. Клиент…

— Червонец, матушка. За фарс. Бог вам судья…

Когда ухожу, рыбки провожают меня лупатыми глазами.

Лестница.

Холл.

Злость. Самая мерзкая, безвыходная злость: на себя.

— Что, не помогла ворожея-то?

Слова вахтера из стеклянной будки догнали меня в дверях.

Бывают минуты, когда в сортир души падает целая пачка дрожжей. Не спеша оборачиваюсь. Очень подробно объясняю деду в ВОХРовской фуражке, что думаю о гадалках в целом и о матушке в частности, куда и к какой именно матушке им (а этой в особенности!) следует идти противолодочным зигзагом, в какое место засовывать свои советы и где находится гроб повапленный, в котором я видел их портяночный психоанализ, и…

Не сразу понял, что дед смеется. По-доброму, крякая и утирая слезы.

— Видать, крепко допекла тебя Фанька. С ней бывает. Сколько раз говорил дуре: пришел человек с настоящей бедой — не лезь лучше…

Сейчас, став серьезным, дед страшно походил на престарелого орла. Сел на вершину Кавказа, нахохлился, вертит головой, пристально изучая барана внизу. Узкое лицо в морщинах, нос крючком, острый блеск из-под кустистых бровей.

— Опять не разглядела. Эх, молодо-зелено! А тут дело швах, сразу видно…

— Что видно?

Я все еще был зол, хотя успел изрядно «спустить пар».

— Что надо, то и видно, — охотно пояснил «старый орел». — У тебя, красивый, не рожа, а афиша. Смотри только, финтифлюху свою ломать не вздумай. Молотком, например. Иначе — все, гаплык. В самое сердце перейдет.

Черт! Что за намеки?!

— Ну-ка, ну-ка, уважаемый! Я вас слушаю!

Мы с дедом пытливо изучаем друг друга. Как борцы перед схваткой.

— Может, и послушаешь. — Вахтер извлекает из кармана клетчатый платок. Начинает увлеченно сморкаться, первым отводя взгляд. Впрочем, это скорее уловка: вон, снова зыркнул в мой адрес. — А я, может, и скажу. Только насухую слово глотку дерет. Смекаешь?

И губы языком облизал.

Ясное дело, куда ты клонишь, вертухай. Смекаю. А с другой стороны — почему бы и нет? Скажешь дело — хорошо. Не скажешь — хоть напьюсь.

С любой стороны прибыль.

— Я так понимаю, «беленькая» разговору очень даже способствует? — интересуюсь в тон вахтеру. Мало ли, вдруг он «Портвейн» предпочитает? Однако выясняется, что угадывать умеет не только «орел в фуражке». Мы хоть и не ясновидцы, лицензией Минздрава не облагодетельствованы, но тоже кой-чего можем.

— Способствует, способствует, — спешит заверить дед. Дергается кадык на худой, жилистой шее: будто сглатывая. Раз, другой… Э-э-э, дедушка, да ты, оказывается, алкоголик. — Фанька скоро уйдет, ей в сауну к полседьмому. У остальных закрыто. А у меня каморка есть, казенная. Все чин чинарем.

— Ну, жди. Скоро вернусь.

Вот и докатился ты, Валерий Яковлевич. До дверной ручки. Со сторожем-алканавтом готов водку жрать и откровениями закусывать. Пришел Иван-дурак к Бабе-Яге, а она ему и говорит: есть у меня на вахте Кощей Бессменный…