Книга царей

Щелкнув замками, я собрался спросить, где и когда генерал сможет рассказать свою историю, как вдруг тот, глянув мне в глаза, произнес: «Так вы согласны?»

– Как можно согласиться, если не знаешь, о чем пойдет речь?

Мостовой, поднявшись, произнес: – «идемте!»

– Куда? – спросил я.

– Найдем место поуютнее.

Заметив в действиях моих неловкость, генерал нахмурил брови.

–Вас что-то смущает?

– Нет, – соврал я.

– Тогда почему сидим?

– Не знаю. Неожиданно все как-то…

– Неожиданно – когда голуби на голову гадят. Я же – предлагаю сотрудничество. Вы сюжеты для романов, где берете?

– Из головы.

– Я же предлагаю историю из жизни. Измените имена, добавите пару погонь, убийств – и бестселлер готов.

Убедительности в словах нового знакомого было столько, что у меня закружилась голова.

Беседа с генералом! Сюжет к новому роману! Что мог послать мне новый день такого, от чего у меня должно было захватить дух?! Ничего. Все, о чем я мечтал, он уже послал и послал с благоволения, выглянувшего из-за туч солнца.

Солнце не просто благоволило: по брызнувшим на ветки черешни лучам можно было подумать, что наступил Судный день. Судный день сочинителя, после которого я должен был перестать существовать как автор или написать такое, что позволит перейти из когорты сочинителей в когорту людей, знающих, о чем следует писать и как писать.

Кафе, в которое пригласил генерал, оказалось настолько уютным, что преследующая меня неловкость отошла на второй план.

Выбрав столик у окна, мы уединились, чтобы продолжить разговор о том, о чем я не имел ни малейшего представления.

Генерал спросил, как я отношусь к коньяку. Я ответил – положительно. После чего он, подозвав официанта, попросил принести бутылку самого дорого коньяка, не забыв добавить: «лимончик, что-нибудь закусить и кофе».

Пока выполняли заказ, мы сидели, глядя по сторонам.

Федор Николаевич думал о своем. Я же…? Не помню, о чем думал я. Сидел, ловя себя на мысли, что хочу разглядеть генерала так, как тот разглядывал меня.

Заказ принесли через пять минут. Официант хотел было начать разливать коньяк, Мостовой жестом дал понять, что справится сам.

Наполнив бокалы, произнес: «за знакомство!»

– За знакомство, – проговорил я.

Выпили. Федор Николаевич закурил.

Вместе с запахом дыма я вдыхал то, чему даже название придумать было трудно. Одухотворение и ожидание чего-то чрезвычайно важного захватили настолько, что, не зная, о чем пойдет речь, я готов был ко всему.

Генерал же вел себя так, будто читал меня, как полчаса назад читал отрывки из романа. Выкурив сигарету, не спеша затушил ту в пепельнице. Пригубив коньяк, взял в руки чашку с кофе. Ощущение было такое, что не собирается ни о чем рассказывать, в кафе притащил меня для того, чтобы не сидеть и не пить в одиночку.

Помню, даже возникла мысль: «может он и не генерал вовсе?»

Мостовой тем временем, вынув из кармана мобильник, положил перед собой.

Я собрался было напомнить по поводу обещанной истории, как вдруг Федор Николаевич, глянув сквозь меня, произнес:

– Все началось с того, что однажды в моем кабинете зазвонил телефон. Я поднял трубку.

Генерал сделал паузу.

– И что? – спросил я

– В трубке прозвучали слова, которые я ждал пятнадцать лет.

Глава 1. Дела давно минувших дней

Москва, Петровка, 38. Московский уголовный розыск.

Кабинет капитанов особого отдела МУРа – Гладышева и Черкашина.

Звонок телефона заставил Гладышева вздрогнуть.

– Алло!

Сжавшиеся в нить губы, а также направленный в глаза Матвея взгляд означали: звонили сверху. Начальник отдела или сам генерал. При той суровости духа, что присутствовала в характере Антона, тот, почему-то, когда речь заходила о чем-то серьезном, всегда отвечал по уставу: «Так точно! Есть! Разрешите приступить?» Вот и сейчас левая рука, опершись на стол, представляла собой что-то вроде шлагбаума. Короткие, подобно выстрелам, слова: «Есть поставить в известность Черкашина. Есть выехать на место преступления».

Будто на дворе война, невыполнение приказа – означало расстрел.

– Где? Кого? – дождавшись, когда Гладышев положит трубку, задал вопрос Матвей, заведомо зная, что ответ получит не сразу.

Антону потребовались секунды, чтобы, осмыслив, произнести: «Мытника убили».

– Натана Захаровича?

– Его самого. Женщина шла и увидела лежащего на земле мужчину. Подошла, а тот мертвый.

– Надо же, знаменитого на всю Россию коллекционера завалили.

В голосе Матвея можно было различить нотки озабоченности.

– Я тут недавно о Мытнике в одном модном журнале читал. Так там, так прямо и написано: «знаток живописи, специалист высочайшего класса».

– За что и пострадал.

В кабинете воцарилась тишина.

Не потому, что не было о чем поговорить. Скорее наоборот: слишком много нашлось места мыслям, чтобы вот так, с бухты-барахты, начать выражать те вслух.

Первым нарушил молчание Матвей.

– Как думаешь, убили за что-то или с целью?