Книга тысячи и одной ночи

"О дитя мое, — сказал он потом, — нет у меня для тебя наставления, кроме того, чтобы бояться Аллаха и думать о последствиях дел, и заботиться о девушке Анис аль-Джалис". — "О батюшка, — сказал Нур-ад-дин, — кто же равен тебе? Ты был известен добрыми делами и за тебя молились на кафедрах!"

И везирь сказал: "О дитя мое, я надеюсь, что Аллах меня примет!" И затем он произнес оба исповедания[73] и был приписан к числу людей блаженства.

И тогда дворец перевернулся от воплей, и весть об ртом дошла до султана, и жители города услышали о кончине аль-Фадла ибн Хакана, и заплакали о нем дети в школах. И его сын Нур-ад-дин Али поднялся и обрядил его, и явились эмиры, везири, вельможи царства и жители города, и в числе присутствующих на похоронах был везирь аль-Муин ибн Сави. И кто-то произнес при выходе похорон из дома:

"В день пятый расстался я со всеми друзьями
И мыли потом меня на досках от двери.
И сняли все то с меня, в чем прежде оцет я был,
И снова надели мне одежду другую.
Снесли меня четверо на шеях в моленную,
И многие близ меня с молитвой стояли;
С молитвой нагробною, когда ниц не падают,
И все, кто мне другом был, о мне помолитесь.
Потом отнесли меня в жилище со сводами,
Где дверь не откроется, хоть кончится время".

И когда схоронили аль-Фадла ибн Хакана в земле и вернулись друзья и родные, Нур-ад-дин тоже вернулся со стенаниями и плачем, и язык его состояния говорил:

"В день пятый уехали они перед вечером.
Когда попрощались мы — простились и тронулись.
И только уехали — за ними душа ушла.
"Вернись", — я позвал ее, — спросила: "Куда вернусь?
В то тело, где духа нет и крови иссякнул ток,
Где кости одни теперь гремят и встречаются?"
Ослепли глаза мои от плача безмерного,
И на уши туг я стал — не слышат они теперь".

И он пребывал в глубокой печали об отце долгое время и в один из дней, когда он сидел в доме своего отца, вдруг кто-то постучал в дверь. И Нур-ад-дин Али поднялся и отворил дверь, и вошел один из сотрапезников и друзей его отца, и поцеловал Нур-ад-дину руку, и сказал: "О господин мой, кто оставил после себя подобного тебе, тот не умер, и таков же был исход для господина первых и последних. О господин, успокой свою душу и оставь печаль!"

И тогда Нур-ад-дин перешел в покой, предназначенный для сидения с гостями, и перенес туда все, что было нужно, и у него собрались его друзья, и он взял туда свою невольницу. И к нему сошлись десять человек из детей купцов, и он принялся есть кушанья и пить напитки и обновлял трапезу за трапезой и стал раздавать и проявлять щедрость.

И тогда пришел к нему его поверенный и сказал ему: "О господин мой, Нур-ад-дин, разве не слышал ты слов кого-то: "Кто тратит не считая — обеднеет не зная", а поэт говорит:

Я деньги храню и дальше от них гоняю —
Известно ведь мне, что дирхем — мой щит и меч мой,
И если раздам я злейшим врагам богатство,
Сменю средь людей я счастье свое на горе.
Так съем же их я и выпью я их во здравье,
Не дав никому из денег моих ни фельса,
И буду хранить богатства свои от всех я,
Кто скверен душой и дружбы моей не хочет.’
Приятнее так, чем после сказать дурному:
"Дай дирхем мне в долг, — я пять возвращу — до завтра",
А он отвратит лицо от меня, и будет
Душа тут моя подобна душе собаки.
Как низки мужи, лишенные состоянья,
Хоть были бы их заслуги ярки, как солнце.

О господин, эти значительные траты и богатые подарки уничтожают деньги", — сказал он потом.

И когда Нур-ад-дин Али услышал от своего поверенного Эти слова, он посмотрел на него и ответил: "Из всего, что ты сказал, я не буду слушать ни слова! Я слышал, как поэт говорил: