Книга тысячи и одной ночи. Том 7. Ночи 756-894.

Когда же настала восемьсот восемьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старик капитан поднял паруса корабля, и они с Нурад-дином поплыли на корабле по полноводному морю, и ветер был хорош. И при всем этом Нур-аддин крепко держал в руках тали, а сам утопал в море размышлений, и он все время был погружён в думы и не знал, что скрыто для него в неведомом, и каждый раз, как он взглядывал на капитана, его сердце пугалось, и не знал он, в какую сторону капитан направляется. И он был занят мыслями и тревогами, пока не наступил рассвет дня.

И тогда Нур-ад-дин посмотрел на капитана и увидел, что тот взялся рукой за свою длинную бороду и потянул её, и борода сошла с места и осталась у него в руке. И Нур-ад-дин всмотрелся в неё и увидел, что это была борода приклеенная, поддельная. И тогда он вгляделся в лицо капитана, и как следует посмотрел на него, и увидел, что это Ситт-Мариам – его любимая и возлюбленная его сердца. А она устроила эту хитрость и убила капитана и содрала кожу с его лица, вместе с бородой, и взяла его кожу, и наложила её себе на лицо. И Нур-аддин удивился её поступку, и смелости и твёрдости её сердца, и ум его улетел от радости, и грудь его расширилась и расправилась. «Простор тебе, о моё желание и мечта, о предел того, к чему я стремлюсь!» – воскликнул он. И Нур-ад-дина потрясла страсть и восторг, и он убедился в осуществлении желания и надежды. И он повторил голосом приятнейшие напевы и произнёс такие стихи:

«Тем скажи ты, кто не знает, что люблю
Я любимого, который не для них:
«Моих близких о любви спросите вы,
Сладок стих мой и нежны любви слова
К тем, кто в сердце поселился у меня».
Речь о них прогонит тотчас мой недуг
Из души и все мученья удалит,
И сильнее увлеченье и любовь,
Когда сердце моё любит и скорбит,
И уж стало оно притчей средь людей.
Я за них упрёка слышать не хочу,
Нет! И не стремлюсь забыть их вовсе я,
Но любовь в меня метнула горесть ту,
Что зажгла у меня в сердце уголёк, —
От него пылает жаром все во мне.
Я дивлюсь, что всем открыли мой недуг
И бессонницу средь долгой тьмы ночей.
Как хотели грубостью сгубить меня
И в любви сочли законным кровь пролить? —
В притесненье справедливы ведь они.
Посмотреть бы, кто же это вам внушил
Быть суровыми с юнцом, что любит вас!
Клянусь жизнью я и тем, кто создал вас, —
Коль о вас хулитель слово передал,
Он солгал, клянусь Аллахом, передав.
Пусть Аллах мои недуги не смягчит,
Жажду сердца моего не утолит,
В день, когда на страсть пеняю я в тоске,
Не хочу я взять другого вам взамен.
Мучьте сердце, а хотите – сблизьтесь вы.
Моё сердце не уйдёт от страсти к вам,
Хоть печаль в разлуке с вами узнает.
Это – гнев, а то – прощенье – все от вас, —
Ведь для вас не пожалеет он души».

Когда же Нур-ад-дин окончил свои стихи, Ситт-Мариам до крайности удивилась и поблагодарила его за его слова и сказала: «Тому, кто в таком состоянии, надлежит идти путём мужей и не совершать поступков людей низких, презренных». А Ситт-Мариам была сильна сердцем и сведуща в том, как ходят корабли по солёному морю, и знала все ветры и их перемены и знала все пути по морю. И Нур-ад-дин сказал ей: «О госпожа, если бы ты продлила со мною это дело, я бы, право, умер от сильного страха и испуга, в особенности при пыланье огня тоски и страсти и мучительных пытках разлуки». И Мариам засмеялась его словам, и поднялась в тот же час и минуту, и вынула кое-какую еду и питьё, и они стали есть, пить, наслаждаться и веселиться.