Книга тысячи и одной ночи

И ее открыли в четвертом платье, и она приблизилась, как восходящее солнце, покачиваясь от чванства и оборачиваясь, словно газель, и поражала сердца стрелами из-за своих век, как сказали о ней:

О, солнце красы! Она явилась взирающим
И блещет чванливостью, украшенной гордостью.
Лишь только увидит лик ее и улыбку уст
Дневное светило — вмиг за облако скроется.

И она появилась в пятой одежде, подобно ласковой девушке, похожая на трость бамбука или жаждущую газель, и скорпионы ее кудрей ползли по ее щекам, и она являла свои диковины и потряхивала бедрами, и завитки ее волос были не закрыты, как сказали о ней:

Явилась она как полный месяц в ночь радости,
И члены нежны ее и строен и гибок стан,
Зрачками прелестными пленяет людей она,
И алость ланит ее напомнит о яхонте.
И темные волосы на бедра спускаются, —
Смотри берегись же змей, волос ее вьющихся.
И нежны бока ее, душа же ее тверда,
Хотя и мягки они, но крепче скал каменных.
И стрелы очей она пускает из-под ресниц
И бьет безошибочно, хоть издали бьет она.
Когда мы обнимемся и пояса я коснусь,
Мешает прижать ее к себе грудь высокая.
О, прелесть ее! Она красоты затмила все!
О, стан ее! Тонкостью смущает он ивы ветвь!

И ее открыли в шестой одежде, зеленой, и своей стройностью она унизила копье, прямое и смуглое, а красотой своей она превзошла красавиц всех стран и блеском лица затмила сияющую луну, достигнув в красоте пределов желания. Она пленила ветви нежностью и гибкостью и пронзила сердца своими прекрасными свойствами, подобно тому, как сказал кто-то о ней:

О, девушка! Ловкость ее воспитала!
У щек ее солнце свой блеск занимает.
Явилась в зеленой рубашке она,
Подобной листве, что гранат прикрывает.
И молвили мы: "Как назвать это платье?"
Она же, в ответ нам, сказала прекрасно:
"Мы этой одеждой пронзали сердца
И дали ей имя "Пронзающая сердце"

И ее открыли в седьмой одежде, цветом между шафраном и апельсином, как сказал о ней поэт:

В покрывалах ходит, кичась, она, что окрашены
Под шафран, сандал, и сафлор, и мускус, и амбры цвет.
Тонок стан ее, и коль скажет ей ее юность: "Встань!",
Скажут бедра ей: "Посиди на месте, зачем спешить!"
И когда я буду просить сближенья и скажет ей
Красота: "Будь щедрой!" — чванливость скажет:
"Не надо!" — ей.

А невеста открыла глаза и сказала: "О боже, сделай его моим мужем и избавь меня от горбатого конюха!"

И ее стали открывать во всех семи платьях, до последнего, перед Бедр-ад-дином Хасаном басрийским, а горбатый конюх сидел один; и когда с этим покончили, людям разрешили уйти, — и вышли все, кто был на свадьбе из женщин и детей, и никого не осталось, кроме Бедр-ад-дина Хасана и горбатого конюха. И прислужницы увели невесту, чтобы снять с нее одежды и драгоценности и приготовить ее для жениха. И тогда конюх-горбун подошел к Бедр-ад-дину Хасану и сказал ему: "О господин, сегодня вечером ты развлек нас и осыпал нас милостями; не встанешь ли ты теперь и не уйдешь ли?" — "Во имя Аллаха!" — сказал Хасан и вышел в дверь; но ифрит встретил его и сказал: "Постой, Бедр-ад-дин! Когда горбун выйдет в комнату отдохновения[51], войди немедля и садись за полог, и как только придет невеста, окажи ей: "Я, твой муж и царь, только потому устроил эту хитрость, что боялся для тебя сглаза, а тот, кого ты видела, — конюх из наших конюхов". И потом подойди к ней и открой ей лицо и скажи: "Нас охватила ревность из-за этого дела!"

И пока Бедр-ад-дин разговаривал с ифритом, конюх вышел и пошел в комнату отдохновения и сел на доски, и ифрит вылез из чашки с водой, в образе мыши, и пискнул: "Зик!" — "Что это такое?" — спросил горбун. И мышь стала расти и сделалась котом и промяукала: "Мяу-мяу!", и выросла еще, и стала собакой и пролаяла: "Вау, вау!"