Книга утраченных имен

Она обернулась и, запрокинув голову вверх, посмотрела на величественно возвышающиеся у нее за спиной две башни собора Парижской Богоматери. Открыв дверь префектуры и входя внутрь, Ева подумала о работающем тут каждый день руководстве полиции. Особенно о тех, кто распорядился этой ночью собрать всех евреев и увезти их, словно мусор, – как они могли творить подобные злодейства в тени Божьего дома?

– Мадемуазель? – Голос, прозвучавший слева, едва она закрыла дверь, заставил ее вздрогнуть. Она обернулась и нервно сглотнула – прямо перед ней стоял немецкий солдат.

– Да, месье? – Она задрожала и покрылась испариной.

Он смотрел на нее не столько подозрительно, сколько устало.

– Куда вы идете? – спросил он с сильным немецким акцентом. Ева замешкалась с ответом, а он окинул ее взглядом с ног до головы, задержавшись на выпуклостях груди под платьем. Когда солдат снова поднял глаза на ее лицо, она уже знала, как все это можно обыграть.

Глубоко вздохнув, она одарила его самой очаровательной улыбкой и захлопала ресницами.

– Я и не знала, что ваша форма вблизи выглядит такой красивой, и отглажена она просто идеально. – Солдат покраснел, а она быстро добавила: – Видите ли, отец попросил меня отнести эту пишущую машинку. Он их чинит, но сейчас приболел, а ее нужно вернуть именно сегодня.

Ева задержала дыхание, пока немец, которому на вид было не больше восемнадцати-девятнадцати лет, изучал ее. Если он попросит у нее документы, удостоверяющие личность, или обыщет содержимое чехла, она пропала.

– К кому вы пришли?

– К месье Гужону, он на втором этаже.

– Вы знаете, где его кабинет?

– О да, я здесь уже много раз бывала. – Она говорила правду. Еще подростком, до того, как пришли немцы, Ева любила приходить к отцу на работу после того, как заканчивались уроки в школе. Ей нравилось разглядывать разные печати, ручки, машинки. Месье Гужон часто давал ей стопку листков и карандаш, чтобы занять чем-нибудь, пока отец колдовал над очередной пишущей машинкой. Ева любила делать наброски, и со временем у нее стало так хорошо получаться, что месье Гужон поинтересовался у ее отца, не думает ли она стать художником. Но рисование никогда не было ее страстью, в отличие от книг. И она сказала отцу, что, даже если у тебя что-то хорошо получается, это вовсе не означает, что тебе нужно посвятить этому делу всю свою жизнь. Отец тогда рассмеялся, заметив, что ей очень повезло обладать таким талантом. «Однажды, – сказал он, – ты еще оценишь дары, которыми наградил тебя Бог».

– Хорошо, идите, – сказал молодой немец и снова устало ссутулился.

Ева направилась к лестнице.

– Merci![7] – крикнула она ему через плечо.

Ее сердце все еще колотилось как бешеное, когда она, поднявшись на второй пролет, открыла дверь в кабинет месье Гужона, даже не постучав. Тот в одиночестве сидел за столом. Он поднял глаза, удивленно округлившиеся под косматыми седыми бровями, пока Ева поспешно закрывала за собой дверь.

– Ева Траубе? – спросил он и уставился на нее как на привидение. С момента их последней встречи его волосы поседели еще сильнее, и выглядел он лет на десять старше отца, хотя Ева знала, что они были примерно одного возраста. Под глазами у него залегли темные круги, а щеки обвисли так, будто у них больше не хватало сил держаться на лице.

– Сколько же лет мы с тобой не виделись?

– Месье Гужон, простите, что вот так вломилась к вам.

Он встал и обнял ее.

– Я слышал об облаве и подумал, что, возможно…

– Моего отца арестовали, – твердо сказала она, отстраняясь от него. – Мы с матерью тоже были в списке, но нам повезло – в тот момент мы оказались в другой квартире.

Месье Гужон побледнел и отступил назад.

– Боже мой.

– Месье, у нас мало времени. Я прошу вас, мне нужна ваша помощь. Отец сказал, что обо всем с вами договорился. Что вы можете изготовить для меня поддельные документы. Нам с матерью нужно поскорее уехать из Парижа.

Месье Гужон посмотрел на чехол пишущей машинки в руках Евы, а потом – на дверь у нее за спиной. Наконец, он снова взглянул на нее и поджал губы.

– Но что я могу сделать? Я обещал ему, что помогу только тебе, а не твоей матери.

– Я не могу ее бросить. Это невозможно.

– Ева, она разговаривает с акцентом, и потом, честно говоря, она очень похожа на еврейку. Риск слишком велик. Ее непременно схватят. А потом она выдаст меня…

– Но вы же не откажете нам в помощи? – Панику в душе Евы сменил гнев. – Мой отец много лет проработал у вас. Он был надежным, добрым.

Лоб месье Гужона сжался в гармошку, казалось, еще секунда, и он расплачется.

– Ева, я хочу тебе помочь, но если обнаружится, что я занимался подделкой документов, тем более для польских евреев…

– Вас могут арестовать или даже казнить. Я знаю. – Ева, подойдя к нему поближе, понизила голос. – Месье Гужон, я знаю, о чем прошу вас. Но наш единственный шанс – это выбраться в свободную зону. А потом я постараюсь придумать, как вернуться за отцом.

– Я… я не могу сделать того, о чем ты просишь. – Он отвернулся. – У меня есть жена и ребенок, я должен подумать о них и…

– Мой отец доверял вам. Он отдал последнее, что у нас было.