Книга воды

Раз в неделю мы входили в Машипорываевские бани, в «кабинку». Снимали пальто, у Анны было темно-вишневого цвета пальто, с меховым воротником, на ватине, еще она носила мохеровый капор такой. Я снимал свое тяжелое черное «ратиновое» – сшитое в Харькове портным-армянином, – вешал на крюки, раскладывали на лавках банные простыни, снимали остальную одежду и шли в душ, я – первый, налаживал воду, регулировал ее. За мной входила Анна, прикрываясь руками, одна на причинном месте, там, где у скульптур – фиговый лист, другая – прикрывала всей длиной груди. Мы уже жили с ней четыре года, и «рубенсовская женщина», по-видимому, мне сексуально наскучила. Я это чувствовал, но умом не понимал. Ее неуклонно разбухающая плоть уже раздражала меня, потому наши отношения скорее напоминали товарищеские. Дружеские. Мы терли друг другу спины и лишь иногда в припадке чувственности совокуплялись в «кабинке» на Маши Порываевой. Чаще это случалось, когда я был с похмелья, и происходило на Казарменном. На Анне было слишком много душной плоти; невероятный зад придавал ей определенную приземистость богини Деметры. Мне было 25 лет, ей 31 год, недаром я косил взглядом на пятнадцатилетнюю Лену, когда, заспанная, она натыкалась в кухне на стулья, в той была грация юной гипсовой копилки. Пионерка Лена гладила свой галстук, повязывала, в кухне пахло галстуком, и, вильнув попой, ускользала в дверь. Я возвращался в комнату и садился писать стихи. Я истязал себя стихами, наказывал себя стихами, писал километрами, порой по десять часов в день! Только небольшая часть этого изобильного стихотворного фарша впоследствии была втиснута в книжку стихов «Русское», изданную издательством «Ардис» в Массачусетсе в 1979 году. В 1974 году все или почти все записи эти, в том числе сделанные на Казарменном переулке недалеко от бань на улице Маши Порываевой (метров сто), были вывезены из России. Уезжая в 1980 году из Америки, я передал их в архив слависта Джона Боулта из Техасского университета в г. Остин. Впоследствии Джон Боулт передал эти километры рукописей со сквозной нумерацией (я помню, что была там и страница 1235 уж точно) еще в какой-то университет. Так что они где-то есть, эти километры. Когда неприязнь ко мне как к председателю Национал-большевистской партии рассеется, эту тысячу с хвостом страниц начнут изучать. Тем более что там все вперемежку записано: стихи соседствуют с дневником и записью событий. Есть там в крупицах записей и история моих последних годов жизни с Анной, и начинающийся роман с Еленой виден в развитии.

Бани же на улице Маши Порываевой были, я полагаю, обычное, доставшееся, может, еще от старых дореволюционных времен заведение. Старые двери, разбухшие от водяных паров, старый расколотый кафель, бедная чистота. Через двадцать лет в Париже меня стали приглашать в ночной клуб «Бандюш»; только что открывшийся рядом с бульваром Севастополь, «Бандюш» быстро стал модным местом. Там я встречал, в конце 80-х годов, Романа Полянского, там я увидел сидевшую на стойке бара юную рахитку Ванессу Парадиз, там познакомился с Жаком Шабан-Дельмансом, тогда он был, кажется, главой Национального собрания. Так вот, «Бандюш» буквально значит «Бани Души» в переводе с французского, откуда эти слова пришли в русский. Клуб был переделан из старых бань, потому так и назывался. Умные менеджеры оставили красивый кафель, часть бассейна, осушив его (там тоже танцевали). Оригинальная идея сделала «Бандюш» довольно надолго культовым клубом. У дверей его в ночи всегда стояла грустная толпа отверженных. А я вспоминал Анну Моисеевну и московские бани на улице Маши Порываевой.

Бассейн / Душанбе

Полковник Крюков, начальник штаба 201-й дивизии, заехал за мной так рано, что в голове у меня еще хлюпала, омывая мозги, водка, выпитая ночью вместе с ним. Было часов шесть утра, а может, и ранее. Оказалось, я с ним договорился ехать в сауну, и он сидел, когда я вышел из глубины нашей казармы (там же располагалась редакция газеты «Солдат России»), свежий, пахнущий одеколоном, каменное лицо солдата, усы, каменная грудь солдата помещалась в «уазике» рядом с шофером. Мы поздоровались. Рука у него была железная. Четыре бутылки водки, выпитые нами вчера, на крепости руки не отразились. Я не издал ни звука неудовольствия, хотя четыре часа сна – по два на пол-литру водки, если в пересчете на человека, – было все же скудное обеспечение, сна мало было. Но я всю жизнь мечтал пить с начштаба колониальной дивизии до двух ночи в экзотическом городе Душанбе под сухой треск ночных очередей, поэтому как я мог жаловаться? Я вскарабкался в уазик, твердо держа голову. Лешку Разукова, охранника, я оставил спать. Рыпнулся было за мной Мишка Хорс, выйдя из палатки, но я приказал ему спать. В 201-й меня охраняла 201-я. По уже горячему асфальту мы выехали из дивизии, я заметил, что валютчиков-менял еще не было на месте, у ворот казармы, еще спали, и мы покатили.