Книга воспоминаний

Иной раз мы отправлялись поездом до городка Саннвика и там нанимали шлюпку, которая завозила нас на необитаемый остров, и там бродили целый день по пахучему хвойному лесу, полному малины, никем не собираемых грибов, — здесь жили ежи и можно было лазать по серым полосатым скалам; или по изрезанному, каменистому, окруженному мелкими шхерами берегу. Мы купались на галечных пляжах и ловили крабов или пускали кораблики-ракушки через крошечные каменистые бухточки, превращавшиеся во время игры в неведомые океанские заливы, на дне которых лежали таинственные, разноцветные морские звезды. А иной раз мы отправлялись из дому на узкий морской рукав в тылу Пипервикена, где виднелся белый ресторан-поплавок «Дроннинген» — тот самый, где Амундсен, спрошенный, полетит ли он на неизвестном ему самолете с неизвестными французскими летчиками на спасение своего врага Нобиле — а на самом деле навстречу своей смерти, — впоследствии сказал свое знаменитое «Right away!» и где у причала стояли бесчисленные моторные лодки. Здесь была и моторная лодка Стриндбергов, на которой они, бывало, плавали летом в Данию.

Дети Стриндбергов редко бывали с нами в наших других экскурсиях. За наш счет родители их не хотели пускать, а за свой счет им было не по средствам, так что даже на Холменколлене они бывали очень редко — пожалуй, раз в год. А моторка, видимо, не составляла большого расхода, или уж очень трудно норвежцу без моря — но только не реже раза в месяц они отправлялись на ней кататься и часто брали нас с собой.

Моторка была маленькая, мы набивались в неё битком, — но имела все же каюту на носу, с лавками, где можно было сесть за стол или прилечь; на корме тоже были скамейки и крошечный штурвал сбоку; за него садился сам Стриндберг на откидном стульчике, развернув перед собой морскую карту, где серым по белому были нарисованы все берега, острова и шхеры, а цветными кружками и веерами — маяки; а мы, мальчишки, ложились на бак — на верх каюты. Быстро оставался позади порт, под нашей тарахтящей лодкой открывалась почти бездонная вода, а по сторонам разворачивался вид на высокие темно-зеленые холмы, где там и сям виднелись белые и голубые «виллы», красные с белыми окнами крестьянские домики, иногда — белый маленький поселок-городок, сбегающий к морю среди зелени: и так как дело было в воскресенье, то перед каждым домом на белой мачте развевался флаг — красный с синим крестом, окаймленным белым кантом. А по морю сновали огромные белые паруса маленьких яхт, и изредка из дальних стран степенно проходили океанские пароходы. В самом узком месте фьорда, где он не шире Невы, на одном из лесистых островов, как говорили — хотя ее не было видно — находилась крепость Оскарсборг. нам она казалась такой же несерьезной, как вся мирная норвежская армия. За Оскарсборгом мы поворачивали назад — в сторону Саннвики, к нашему необитаемому острову. Лодка долго шла в лабиринте лесистых островов, обрывавшихся в морс живописными серыми скалами, на которых, увы, слишком часто были намалеваны двух-трехмстровыс буквы: «Privaleiеndom. Adgang Forbudt» (Частная собственность. Вход воспрещен), а иногда были даже налеплены рекламные плакаты. Надо было, чтобы наш необитаемый остров был еще и ничьим.

И опять — бродить по лесу, лазать по скалам, ловить крабов, пока папа мечет в воду «блинки», мама распаковывает корзины, а Стриндберг с Бьёрном разводят костер и жарят мидий, которых: мы, впрочем, не ели, как почти всю норвежскую еду. Это была область, в которой не было никакого взаимопонимания. Рыбные клецки отвратительного вкуса, пахнущие корицей и кардамоном, рыбный суп с черносливом, полужидкое картофельно-капустное варево с бараниной — «лапскэус» — были нам так же неприятны, как норвежцам наша сметана и простокваша («скисшее молоко пьют только свиньи!»), грибы («можно отравиться!»), пироги («что может быть отвратительнее горячего теста!»), несоленое масло. Впрочем, норвежцы сами обычно не ели никакого масла, а только разные маргарины, отличной, впрочем, выделки. И со всех стен города на прохожих глядели веселые девочки — то в красном лыжном костюме, то в голубом платьице, с неизменным бутербродом в руках и неизменной надписью: «А у маленькой Лотты на школьном бутерброде маргарин «Муну»!» Но мама не желала признавать маргарин. По всем этим причинам наш провиант мы, помнится, со Стриндбергами не делили.

Мы купались все вместе на этом скалистом необитаемом берегу — мужчины в черных или полосатых купальных костюмах, закрывавших все тело и ноги чуть повыше колен, женщины в таких же костюмах, но еще с передником, а мы, дети — голышом.

В сумерки заводили мотор, или за нами из Саннвики приходила шлюпка — и уже в темноте мы возвращались домой.