Книга зеркал

В начале декабря я получил самое важное известие в жизни.

Лайза Уилер, сотрудница Файерстоунской библиотеки и моя хорошая знакомая, сказала мне, что в Нассау-Холле выступит редактор нью-йоркского литературного журнала «Сигнатура». В то время этот журнал, ныне исчезнувший, считался весьма влиятельным изданием в литературных кругах, хотя и распространялся небольшим тиражом. Лайза, зная о моем желании стать писателем, раздобыла мне приглашение и посоветовала встретиться с редактором после окончания лекции и передать ему мои рассказы. Я не отличался ни особой робостью, ни назойливостью и три дня перед лекцией мучительно раздумывал, как лучше поступить. В конце концов, уступив уговорам Лоры, я отобрал три рассказа, составил свое резюме, вложил их в конверт и отправился с ним на лекцию.

Я пришел в Нассау-Холл раньше назначенного часа и остановился покурить. День выдался пасмурным, свинцово-серым, и в деревьях неподалеку каркали вороны.

Недавно выпал снег, и два бронзовых тигра у входа выглядели марципановыми фигурками на огромном торте, присыпанном сахарной пудрой. Ко мне подошел какой-то худощавый мужчина в вельветовом пиджаке с кожаными заплатками на локтях и в галстуке в тон, попросил зажигалку. Большим и указательным пальцем он, будто эдвардианский денди, сжимал длинный мундштук слоновой кости, в который была вставлена тонкая самокрутка.

Мы разговорились. Он поинтересовался моим мнением о предстоящей лекции, и я честно ответил, что тема лекции мне неизвестна, но по окончании я надеюсь передать лектору – редактору журнала «Сигнатура» – мои рассказы.

– Великолепно! – воскликнул он, выдувая облако голубоватого дыма; над верхней губой незнакомца чернела тонкая полоска усиков, по моде эпохи регтайма. – А о чем ваши рассказы?

– Трудно сказать, – ответил я, пожав плечами. – Их лучше читать, а не обсуждать.

– А знаете, Уильям Фолкнер говорил то же самое. То есть что хорошую книгу можно только читать, а не обсуждать ее содержание. Что ж, давайте их сюда. Они же у вас в конверте, правда?

Я обомлел.

– Джон Хартли, – представился незнакомец, переложил мундштук в левую руку и протянул мне правую.

Я смущенно пожал ему руку, чувствуя, что с самого начала допустил оплошность. Заметив мое смущение, он улыбнулся, обнажив два ряда прокуренных желтых зубов. Я протянул ему конверт с рассказами, и Хартли небрежно сунул его в потрепанный кожаный портфель, прислоненный к металлической стойке пепельницы между нами. Мы докурили сигареты и молча вошли в аудиторию.

В конце лекции, ответив на вопросы слушателей, Хартли поманил меня к себе, вручил мне свою визитку и попросил связаться с ним через неделю.

Я рассказал Лоре обо всем, что произошло.

– Это предзнаменование, – с торжествующей уверенностью заявила она.

Лора сидела на столе, который я наскоро сколотил в углу гостиной, – обнаженная, болтая ногами, чтобы побыстрее просохли только что накрашенные ногти, – и протирала очки кусочком замши.

– Так оно всегда бывает, когда на роду написано, – продолжила Лора. – Все совпадает и происходит естественно, без напряга, будто читаешь хорошо написанный текст. Добро пожаловать в мир высокой литературы, мистер Ричард Флинн.

– Ну, радоваться пока рановато, – скептически хмыкнул я. – Интересно, взглянет ли он на мои рассказы… А вдруг я выбрал не те? Может, он их уже в мусор выкинул.

Лора близоруко сощурилась – от этого лицо ее стало сердитым – и, сведя брови, показала мне язык.

– Ох, какой ты упертый пессимист! Пессимисты, особенно юные, меня очень раздражают. Отец вечно твердил, что на пути к любой моей мечте стоят непреодолимые преграды. Из-за него я в пятнадцать лет рисовать забросила, хотя учитель в школе говорил, что у меня талант. А когда я поехала во Францию на международную олимпиаду по математике, отец предупредил, что на успех надеяться не стоит, потому что судьи будут завышать оценки лягушатникам.

– И что, завышали?

– Ничего подобного! Я заняла первое место, а парень из Мэриленда – второе.

Отложив замшу, Лора водрузила очки на нос, подтянула колени к груди и обхватила их руками, будто внезапно продрогла.

– Знаешь, Ричард, по-моему, все будет хорошо. Тебе суждено стать писателем – мы оба это знаем. Вот только на серебряном блюде тебе ничего не поднесут. Мне шестнадцать лет было, когда отец умер. Ну, я порылась в его письменном столе – он все время ящики запирал, а мне было интересно узнать, что он там хранит, – и нашла среди бумаг старую черно-белую фотографию девушки, моей ровесницы. Не красавица, простушка с ободком в волосах, но глаза очень выразительные. Мать неохотно призналась, что эта девушка – школьная подруга отца. Представляешь, он все эти годы хранил ее фотографию… Наверное, потому, что ему смелости не хватило с этой девушкой остаться, вот он и копил свои несчастья, прятался в них, как каракатица в своих чернилах. Ну да ладно… Эй, капитан, а ты почему до сих пор одет? Не видишь, что ли, тебя нагая красотка дожидается?!

Лора оказалась права.