Книга жизни

Задумавшись, возвращаюсь назад и, подняв голову, с удивлением вижу, что впереди, в десяти-пятнадцати шагах от меня, по тропинке спокойненько поднимается, размахивая пушистым хвостом, самая настоящая лиса.

Видимо, она давно заметила меня и время от времени оглядываясь на меня своими прищуренными, красноватыми, хитрыми глазами, без особого беспокойства продолжает свой путь. При виде этой лисы, спокойно и безмятежно шествующей передо мной, хотя кругом столько собак, мне становится весело.

Бог ты мой, неужели и у этой лисы есть своя память! Ведь под этими холмами спят не только герои, но и лисы!..

...Дорога, вдоль ущелья Шахи-зинда, где собрано большое количество бесценных произведений зодчества, поднимается вверх, по склону холма. Этот поразительный архитектурный ансамбль включает в себя десять мавзолеев. Поднявшись по тридцати шести ступенькам древней лестницы, оказываешься в необыкновенном мире.

Вправо и влево от вымощенной камнем дороги возвышаются подлинные жемчужины архитектуры, искусства, может быть, не такие объемные как другие памятники Самарканда, но вызывающие такое же восхищение красотой соцветий, изяществом узоров. Какому из них отдать предпочтение? Трудно ответить. Здесь похоронены близкие родственники Тимура, его жена и сестра. Дорога поднимается вверх и неожиданно прерывается полукруглым двориком, венчающим эти необыкновенные памятники. Дверь, открывающаяся вправо, ведет к самому древнему сооружению этого ансамбля - к мавзолею Куссама ибн Аббаса.

Мне вспомнились следующие слова о Самарканде из книги, прочитанной накануне: "Предполагается, что первый мавзолей Шахи-зинда возвел приехавший из Тебриза азербайджанец Уста Али".

Какой памятник создал Уста Али! Не будь того первого мавзолея возможно ли было чудо Шахи-зинда?... О строительстве мечети Бибиханум пишут так: "Двести каменотесов из Азербайджана, Персии и Индии работали на строительстве самой мечети, пятьсот рабочих обрабатывали камень около Пенджкента и посылали его в Самарканд". Сколько подобных Уста Али было среди них!

В вечернем зареве я смотрю на стены из глазурованного кирпича, тысячью оттенков светящихся в лучах заходящего солнца, на волшебную гармонию узоров, их симметрию и законченность, и вдруг ощущаю в своем сердце биение сердца Уста Али. Что заставило его приехать из Тебриза в Самарканд, каким ветром занесло?

Как ни близки наши народы, их языки, культуры, все-таки родина есть родина! Никто по своей воле, без особой нужды не оставляет свой очаг! Земля, история поглотили миллионы и миллионы человеческих судеб. Единственное, что остается - песня, только песня, песня красоты, запечатленная в камне руками Уста Али и тысячи подобных ему мастеров.

Белинский называл архитектуру "застывшей песней". Именно в Шахи-зинда, в Самарканде ощущаешь истинное значение этих слов...

Вспоминаю карту, показывающую влияние Тебризской архитектурной школы, из книги моего друга, архитектора Джафара Гияси "Далекие - близкие страны" (Баку, 1985). Влияние это распространяется от Индии до Балкан. Поклонившись памяти Уста Али, возвращаюсь назад и по дороге чувствую, как сами собой слагаются стихи:

Сплелись следы, взошедшие из тьмы.

Из родственного пыльного тумана.

И я прочел узоры Аджеми

На плитах мавзолея Тамерлана.

Высоких минаретов острова

Плывут, тоскуя, в мареве заката.

Ковров тебризских пестрая канва

Цветет на старых стенах Самарканда....

Вмурована безмерная тоска

Твоя во плоть промчавшихся столетий.

Чтоб родину узреть издалека,

Так высоко вознес ты минареты.

Стезя творца с безбрежностью слилась,

И тесен мир, и нет скончанья жизни.

Твоих письмен таинственная вязь,

Быть может, весть, летящая к отчизне...

Голоса из музеев. Я ходил по Восточным салонам Эрмитажа. Пора белых ночей подходила к концу. До утра по улицам, площадям Ленинграда гуляли люди. Эта оживленность передавалась и в салоны Эрмитажа.

Музеи требуют тишины, сосредоточенности, но сейчас это невозможно. Правда, в восточном салоне народу было поменьше.

Я переходил из зала в зал в поисках следов древней азербайджанской культуры. Надписи под экспонатами мало что могли сказать, ведь согласно сложившейся, хотя и нелепой традиции даже явные предметы азербайджанской культуры относятся к общеиранской.

Глаза мои рассматривают витрины, а мысли уходят далеко к суровым дням войны, к блокаде Ленинграда. В моей детской памяти отчетливо сохранились рассказы моего дяди, который в войну был в Ленинграде. Рассказывал он о садах, улицах, мостах Ленинграда и еще о зеркальных салонах - о парикмахерских, сплошь состоящих из зеркал. Что еще он мог увидеть в те годы в Ленинграде... Он настойчиво убеждал меня обязательно побывать в Ленинграде. И вот я в Ленинграде, и вижу такие его стороны, такой прекрасный лик Ленинграда, который дяде моему пожалуй, и увидеть не пришлось.