Книга жизни [сборник]

– Говорил. И буду говорить. Но выпью за отца.

– А я выпью просто так, – сказал Заусаев, – потому что выпить хочу. Хотя, согласен, не мешало бы Сталину вернуться годика на три, не больше.

– Вы вот помянуть не хотите, а я бы ради Сталина не знаю, что бы сделал. Наверное, даже убил кого-нибудь, если понадобилось, – стукнул кулаком по столу Базанов.

– А я ради него уже убил, – тихо сказал Томбусов.

– Ты?! – сотрапезники с недоверием глянули на него, думали, шутит, но Томбусов был серьезен:

– Не один, конечно, нас четверо было.

– Никогда бы не подумал, – удивленно таращил глаза Строев. – Ты что, и в тюрьме сидел?

– Нет. Об убийстве никто не узнал. Ладно, давайте, выпьем, – Томбусов налил полстакана водки и залпом выпил.

– Да, – протянул Базанов. – Жизнь. Кого хоть замочили? Рассказал бы.

– Человека. А рассказ долгий, как-нибудь в другой раз. Пора по домам. Бабы, наверное, испереживались. Вот время, идешь на работу и не уверен, вернешься или нет, или по дороге прибьют. Столько дерьма развелось.

– Но ты вроде и сам не промах, – ухмыльнулся Заусаев, он как-то быстро, разом, опьянел. – Киллер, мать твою.

– Пошли, Иваныч, не обращай на дурака внимание, – Строев дружески подтолкнул Томбусова к двери.

– Я дурак? Меня, в моей квартире! – Заусаев рванул на груди рубаху. – Меня! Да я вас больше на порог не пущу…

Так и вышли из квартиры под крики Заусаева.

– Трезвый – душа человек, а как выпьет – куда все девается? Зря ты при нем об убийстве сказал, обязательно пьяный разболтает. Хотя, какой ты убийца. Не верится мне, я то уж тебя хорошо знаю, столько лет вместе работаем. Скажи честно – пошутил? – Строев с надеждой глянул на Томбусова, но тот лишь приподнял и опустил плечи.

– Ну, пока, мы на автобус, – Строев коснулся плеча Томбусова, и они с Базановым торопливо зашагали к остановке.

А Томбусов, глядя им вслед, прошептал:

– Пошутил, – он был бы рад, если бы сказанное им и в самом деле оказалось шуткой. Но чудес не бывает. Андрей Морбе в последнюю их встречу – заходил попрощаться перед отъездом на жительство в Германию – сказал:

– Самое страшное, что ничего нельзя исправить. И забыть – не получается. Так и будет душа болеть до самой смерти.

Андрей Морбе родился с Томбусовым в одной деревне, в один день, в одной палате. Кровати их матерей в больнице стояли рядом.

Морбе, Якоби, Гарейс, Франц, Шмидт, Кнабе – полкласса, полшколы носили эти непривычные для ленской деревни фамилии. Да, был еще Кун, которого дразнили кункой.

Для Томбусова в этих фамилиях не было ничего необычного, он слышал их с самого детства и, играя с Морбе и Якоби в войну, или выкрикивая считалку «вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана…», совсем не думал о том, что Якоби и Морби – немцы. Дети не делят людей по национальностям.

Уже позднее, узнав причину появления немцев в деревне, Томбусов понял весь ужас происшедшего с ними. Это не чеченцы, замаравшие себя сотрудничеством с немцами и зверствами по отношению к русским. Но немцы. Жили, работали и вдруг разом лишились всего, что было приобретено многими поколениями, разом потеряли все права, стали изгоями. Затем насильно увезены за тысячи километров от родных мест и загнаны в тайгу на лесозаработки. (Рядом с деревней, где жил Томбусов, организовали лесоучасток, который позднее слился с деревней.)

Деревенские относились к ссыльным с пониманием, может, потому, что перед этим такой же путь проделали миллионы и миллионы россиян. Были, конечно, и исключения, старики помнят, как Семен Хорошев называл немцев не иначе как фашистами, а в тайге, на лесоповале бросал им в суп или чай какую-нибудь гадость, за что однажды был избит русскими мужиками.

В перестроечные годы тот же Хорошев, помня обиду, выговаривал односельчанам, таким же старикам, как и он:

– Защищали немчуру: «Они такие же русские, они хорошие». Ан нет. Нутро их подлое вылезло наружу. Ишь, как дружно рванули в Германию. Только поманили, сразу жопу в горсть и скачками…

Ему возражали:

– Да от такой жизни, что Горбачев с Ельциным устроили, хоть на край света побежишь.

– Дак чего не бегите?

– Не зовут. Позвали бы, так прямо сейчас и рванули. Не раздумывая. Нищему собраться – только подпоясаться.

– Дурачье, кто же из Родины бежит, пропитались немецким духом. Ну и пиздуйте, без вас воздух чище будет.

– Тебя бы куда-нибудь отправить.

– Да кому он нужен…

Проходило некоторое время, и Хорошев снова говорил:

– Бежит немчура. Как крысы с корабля.

– А чего не бежать, коль корабль тонет. Посадил его Ельцин со своей сворой на мель…

Кроме Хорошева, людская память сохранила то, что сотворила «рестораниха», болтливая, сварливая бабенка, съездившая однажды в город и похвалявшаяся, что ходила там в ресторан. А сотворила она следующее. Осенью, когда заканчивали копку картошки, немцы ходили по дворам и просили разрешения поискать на огороде оставшуюся картошку и небольшими грабликами проборонивали весь огород. И вот «рестораниха», увидев, как на ее поле собрали почти полведра картошки – с ее, конечно, разрешения – выскочила и отобрала ее. Возражать ей поселенцы не посмели, так как были бесправны.