Книги Яакововы

- У нас дело обстоит так, я тебе просто скажу, -начинает Моливда, язык у него путается. – Все горизонтально: имеется свет и темнота. И темнота нападает на тот свет, а Бог творит людей себе в помощь, чтобы они защищали свет.

Нахман отодвигает тарелку и поднимает взгляд на Моливду. Тот глядит в его темные, глубокие глаза, отзвуки пиршества уплывают куда-то далеко от них обоих, а Нахман тихим голосом рассказывает о четырех величайших парадоксах, которые следует обдумать; в противном случае ты никогда не будешь мыслящим человеком.

- Во-первых, Бог, чтобы сотворить законченный мир, должен был себя ограничить, но до сих пор остается бесконечная часть Бога, в сотворение никаким образом не вовлеченная. Разве не так? – спрашивает он Моливду, чтобы удостовериться, что тот понимает такой язык.

Моливда согласно кивает, поэтому Нахман продолжает, что если принять, будто бы идея сотворенного мира является одной из бесконечного числа идей в бесконечном божественном разуме, то наверняка она какая-то маргинальная и особого значения не имеющая. Вполне возможно, что Бог даже и не заметил, будто бы чего-то там сотворил. Нахман вновь взглядом исследует реакцию Моливды. Тот делает глубокий вдох.

- Во-вторых, - продолжает свое Нахман, - творение, как бесконечно малая часть божественного разума, кажется Ему безразличным, и он вовлечен в это творение только лишь едва-едва; с человеческой точки зрения это безразличие мы можем рассматривать буквально как враждебность.

Моливда одни духом выпивает вино и со стуком ставит кубок на стол.

- В-третьих, - тихим голосом тянет Нахман, - Абсолют, как бесконечно совершенный, не имел никакой причины создавать мир. Та его часть, которая, все же, привела к сотворению мира, должна была перехитрить остальную часть, и все так же обманывает ее, а мы принимаем в этих партизанских действиях участие. Доходит до тебя? Мы принимаем участие в войне. И в-четвертых: поскольку Абсолюту пришлось ограничить себя, чтобы появился законченный мир, наш мир является для Него изгнанием. Понимаешь? Чтобы сотворить мир, всемогущий Бог должен был сделаться слабым и безвольным, словно женщина.

Они сидят молча, обессиленные. Отзвуки пиршества возвращаются; слышен голос Яакова, рассказывающего неприличные шуточки. Потом уже совершенно пьяный Моливда долго хлопает Нахмана по спине, так что это даже становится предметом не самых изысканных хохм; конце концов он укладывает свое лицо у него на плече и шепчет в рукав:

- Я это знаю.

 

Моливда исчезает на несколько дней, затем на день-два возвращается. Ночует тогда у Яакова.

Когда они сидят до самого вечера, Гершеле засыпает горячую золу в тандир, глиняную печку в земле. Они опирают на нем ноги; приятное, мягкое тепло продвигается вместе с кровью выше и выще, разогревая все тело.

- Он, случаем, не цибукли? – спрашивает Моливда у Нахмана, глядя на Гершеле. Так турки называют гермафродитов, которых Господь снабдил таким образом, что они одновременно могут считаться и мужчиной, и женщиной.

Нахман пожимает плечами.

- Это хороший мальчик. Очень преданный. Яаков любит его.

Через мгновение, чувствуя, что его откровенность обязывает Моливду к подобной откровенности, он говорит:

- А вот правда ли из того, что говорят о тебе, будто бы бекташит?

- Так говорят?

- И то, что ты был служил султану... – Нахман мнется, - шпионом.

Моливда смотрит на свои сплетенные пальцами ладони.

- Знаешь, Нахман, держаться с ними – дело хорошее. Потому я с ними и держучь. – Через мгновение он прибавляет: - Да и в том, чтобы быть шпионом, ничего плохого нет, лишь бы таким образом послужить какому-нибудь добру. Это ты тоже знаешь.

- Знаю. Чего ты хочешь от нас, Моливда?

- Ничего не хочу. Ты мне нравишься, ну а Яаковом я восхищаюсь.

- Ты, Моливда, разум высокий, запутавшийся в приземленные вещи.

- Тогда мы похожи друг на друга.

Только Нахмана это, похоже, не убеждает.

 

За несколько дней перед выездом Нахмана в Польшу Моливда приглашает их к себе. Те приезжают верхом, а с ними странная бричка, в которую грузятся Нуссен, Нахман и все остальные. Яаков с Моливдой едут спереди верхом. Продолжается это часа четыре, потому что дорога трудная, узкая и ведет под гору.

По дороге у Яакова замечательное настроение, и он поет своим замечательным, громким голосом. Начинает с торжественных песен, на древнем языке, а кончает еврейскими припевками, которые на свадьбах исполняет бархан-шут, чтобы повеселить гостей:

 

Что такое жизнь,

Как не пляска на могилах?

 

Закончив эту, он заводит скабрезные песенки про брачную ночь. Сильный голос Яакова отражается эхом от скал. Моливда едет в полушаге за ним, и внезапно до него доходит, почему этот странный человек так легко объединяет людей вокруг себя. Во всем, что он делает, Яаков до конца правдив. Он будто бы тот колодец из сказки, в который, когда кто-нибудь что-либо крикнет, тот всегда ответит точно так же.

 

Рассказ Яакова про перстень