До сих пор остаюсь я под громадным впечатлением от визита в Фирлееве, и признаться обязана, что столь знаменитого Ксендза иначе я представляла: будто бы громадная там библиотека, а в ней множество секретарей сидит, и все они для Тебя работают, чего-то пишут и переписывают. А туи Ваша Милость, скоромный, словно Франциск.
У Вашей Милости восхищаюсь я садовому искусству, всяческой изобретательности и огромной эрудиции. Сразу же по приезде с громадным удовольствием заняла я свои вечера повторным чтением Новых Афин, хорошо мне ведь известных, ведь я зачитывалась ними, когда они в первый раз были изданы. А если бы глаза мне мои это позволяли, то читала бы часами. Ибо теперь все более значимо, поскольку я знаю Автора лично, и даже случается, что слышу его голос, словно бы Твоя Милость читаешь это вслух. Да и книга удивительно волшебная – ее можно читать беспрерывно, то тут, то там, и всегда нечто любопытное в голове остается, и всегда причина имеется подумать, насколько же мир наш огромен и сложен, что мыслью его никак охватить невозможно, разве что урывками, дробинами малых пониманий.
Только вот сейчас темнота так рано наступает, и каждый день заглатывает мгновения жизни нашей, ну а свет свечей – это всего лишь несчастная имитация света, и наши глаза ее долго вынести не могут.
Но я знаю, что замысел Новых Афин является замыслом великого гения и громадной отваги, и громадную службу оказал он для всех нас в Польше проживающих, ибо это истинный компендиум знаний наших.
Но есть одна вещь, которая мешает мне наслаждаться чтением Твоей Милости труда, и мы уже говорили о том, когда сидели у Тебя в Фирлееве – та самая латынь, и даже не она сама, сколько ее неодолимое обилие; повсюду она впихнута, словно соль, которую уж слишком щедро сыплют в блюда, так что она, вместо того, чтобы улучшить вкус пищи, делает ее несъедобной.