Книги крови 3-4. Исповедь савана (ЛП)

Но он не мог предвидеть, будучи ребенком, той усталости, которую неизбежно приносят с собой сумерки. Он устал до костей, и если он не ляжет в постель, то заснет тут, в кресле, забросив ноги на стол, среди пластиковых чашек из-под шоколада.

Зазвонил телефон. Говорил Йоханссон.

– Все еще за работой? – спросил Карнеги, пораженный преданностью Йоханссона делу. Было уже далеко за девять. Может, у Йоханссона не было дома, в который стоило бы возвращаться?

– Слышал, у нашего парня был занятой день? – сказал Йоханссон.

– Верно. Проститутка в Сохо, потом позволил пырнуть себя ножом.

– Он прорвался через ограждение, полагаю.

– Такое иногда случается, – сказал Карнеги, слишком усталый, чтобы оправдываться. – Что вам от меня нужно?

– Я просто подумал, что вам будет интересно: обезьяны начали гибнуть.

Эти слова вывели Карнеги из ступора усталости.

– Сколько? – спросил он.

– Пока что три из четырнадцати, но остальные, полагаю, умрут до рассвета.

– Что их убило? Перевозбуждение? – спросил Карнеги, вспомнив бешеные сатурналии, которые он наблюдал в клетках. Какое животное – в том числе и человек – удержится на таком уровне возбуждения не сломавшись?

– Это не связано с физическим истощением, – ответил Йоханссон. – Или, по крайней мере, связано не так, как вы думаете. Нам нужно подождать результатов вскрытия, прежде чем мы получим более или менее подробное объяснение.

– А сами вы как думаете?

– Ну, если так... – сказал Йоханссон. – Я думаю, что они теряют голову.

– Что?

– Мозговая перегрузка какого-то рода. У них мозги просто-напросто сдают. Этот препарат не выводится, видите ли, он подпитывает сам себя. Чем больше они распаляются, тем больше препарата производит их мозг, а чем больше он его производит, тем больше они распаляются. Такой порочный круг. Все жарче и жарче, яростней и яростней. Наконец, организм больше не может вынести этого, и – оп! Я стою по колено в дохлых мартышках. – В холодном, сухом голосе вновь послышалась улыбка. – Остальные не позволяют себе расстраиваться по этому поводу. Сейчас у них в моде некрофилия.

Карнеги глотнул остывшего шоколаду. На поверхности жидкости собралась маслянистая кожица, которая треснула, когда он качнул чашку.

– Так это просто дело времени? – спросил он.

– Что наш парень свалится? Да, думаю, что так.

– Ладно. Спасибо за сведения. Держите меня и дальше в курсе.

– Не хотите спуститься и поглядеть на останки?

– Обойдусь без обезьяньих трупов, благодарю вас.

Йоханссон рассмеялся. Карнеги положил трубку. Когда он вновь повернулся к окну, на город уже спустилась ночь.

* * *

В лаборатории Йоханссон подошел к двери, чтобы повернуть выключатель – пока он говорил с Карнеги, последний дневной свет угас и стало совсем темно. Он увидел занесенную для удара руку лишь на секунду раньше, чем она опустилась, удар пришелся на основание шеи. Один из позвонков треснул, ноги подкосились. Он упал, так и не дотянувшись до выключателя. К тому времени, когда он ударился о пол, разница между ночью и днем была чисто академической.

Веллес не потрудился остановиться и проверить, был ли этот удар смертельным – для этого у него было слишком мало времени. Он перешагнул через тело и поспешил к столу, за которым работал Йоханссон. Там в кругу света от лампы, точно в финальной сцене какой-то обезьяньей трагедии, лежала мертвая мартышка. Она была безумно истощена – опухшее лицо, оскаленный рот, глаза, закаченные от смертной тревоги. Шерсть животного была выдернута пучками во время многочисленных половых актов, распростертое тельце – все в синяках. У Веллеса ушло секунд тридцать, чтобы определить причину смерти этого животного и двух других, которые лежали на соседнем лабораторном столе.

– Любовь убивает, – прошептал он философски – и начал методичную деятельность по уничтожению всех материалов проекта «Слепой мальчик».

* * *

– Я умираю, – подумал Джером. – Я умираю от бесконечного счастья. Эта мысль понравилась ему. Это была единственная осмысленная фраза, возникшая у него в мозгу. Со времени столкновения с Исайей и последующего побега из полиции он с трудом мог восстановить дальнейшие события. Те часы, когда он просидел в укрытии, залечивая свою рану и чувствуя, как жар растет в нем и высвобождается, слились в один сплошной сон в летнюю ночь, от которого, он знал, его пробудит лишь одна смерть. Жар полностью пожрал его, выел все внутренности. И если его вскроют после смерти, что они найдут? Лишь пепел и золу.

Однако его одноглазый приятель все еще требовал большего,и он направился назад, в лабораторию – куда еще мог вернуться агонизирующий безумец, если не туда, где его впервые захлестнуло жаром? Мошонка его все еще пылала огнем, и каждая трещина в стене настойчиво предлагала ему себя.