Книги крови III—IV: Исповедь савана

Шестидесятидвухлетний Кристи был расистом и гордился этим. Он терпеть не мог темнокожих, толпящихся в коридорах общежития, — по преимуществу молодых, бездомных и наглых, брошенных на его попечение, словно дети-сироты. Ну и детки! Все как один наркоманы, все плюют на чистый пол и плохо говорят по-английски. Сегодня Кристи, как обычно, растянулся на койке и сквозь дрему мечтал, как он отомстит им.

От этого занятия его оторвал неприятный холод в пальцах. Он открыл глаза и увидел — или ему показалось, что увидел, — другую руку в своей руке. Похоже, они здоровались, как старые друзья. Он вскочил, издав сдавленный крик отвращения и пытаясь стряхнуть эту штуку, как жвачку, прилипшую к пальцам. В мозгу заметались вопросы. Мог ли он незаметно подобрать подобную дрянь, и если да, то где? И что, во имя Господа, это такое? Хуже всего было то, что чужая рука — несомненно, мертвая — так ухватилась за его кисть, словно не собиралась с ней расставаться.

Он потянулся к звонку, поскольку больше ничего не мог сделать в этой дурацкой ситуации. Но прежде, чем он успел нажать на кнопку, другая его рука сама собой метнулась к ящику стола и открыла его. Внутри в строгом порядке лежали ключи, блокнот, рабочий график и — у самой стенки — непальский боевой нож-кхукри, подаренный ему во время войны одним гуркхом[10]. Он всегда держал его здесь на всякий случай. Нож был превосходным оружием. Гуркх рассказывал, что им можно отрубить голову так аккуратно, что враг не заметит этого, пока не кивнет.

Рука ухватила кхукри за инкрустированную рукоять и быстро — так быстро, что полковник не успел угадать ее намерение, — опустила нож на его запястье, отрубив кисть одним точным ударом. Полковник побелел, когда кровь фонтаном хлынула из руки. Он отшатнулся назад, ударившись о стену своей маленькой комнатки, и сбил портрет королевы. Зазвенело стекло.

Все последующее было дурным сном: он беспомощно смотрел, как две руки — его собственная и чужая, устроившая все это, — подняли кхукри, будто гигантскую секиру; как его вторая рука поднялась навстречу своему освобождению; как нож поднялся и опустился; как хрустнула кость и ударил новый фонтан крови. Пока к нему не пришла смерть, он успел еще увидеть, как три перебирающие пальцами окровавленные твари спрыгнули на пол, прямо в лужу крови… и все исчезло. Холод вошел к нему в сердце, хотя на лбу выступил пот. Спокойной ночи, полковник Кристи!

Делать революцию легко, думала левая, когда троица поднималась по ступенькам YMCA. С каждым часом они становились сильнее. На первом этаже комнаты, и в каждой — пара пленников. Их владельцы лежали, ничего не ведая, с руками на груди, или на подушке, или свесив их на пол В тишине освободители проскальзывали в приоткрытые двери, карабкались на кровати, касались пальцами ждущих ладоней и звали их на бой во имя новой жизни.

Босуэллу было чертовски плохо. Он нагнулся над раковиной в туалете и попытался освободить желудок. Но внутри, кроме боли, уже ничего не осталось. Живот зверски ныл, голова раскалывалась. Когда же он поумнеет? Ведь давно известно, что он и вино — плохие товарищи. В следующий раз, пообещал он себе, ни капли. Желудок опять скрутило, тошнота подступила к горлу. Он поспешно склонился над раковиной. Ничего. Он подождал, пока приступ тошноты пройдет, и выпрямился, глядя на свое лицо в грязном зеркале. Ну и вид у тебя, парень!

Тут из коридора донесся шум. За все двадцать лет и два месяца своей жизни Босуэлл ни разу не слышал ничего подобного.

Он осторожно открыл дверь. Что бы там ни происходило, это не походило на веселую вечеринку. Но там его товарищи. Если случились драка или пожар, Босуэлл обязан прийти им на помощь.

Он выглянул в коридор. То, что он увидел, оглушило его, как молотком. Коридор был плохо освещен — несколько лампочек вырывали из темноты лишь отдельные промежутки между комнатами, и Босуэлл возблагодарил Бога за эту милость. Ему вовсе не хотелось видеть происходящее в деталях, хватило и первого впечатления. В коридоре царил бедлам: полуодетые люди метались в панике и при этом старались искалечить себя любыми попавшимися под руку острыми предметами. Большинство из них Босуэлл знал если не по имени, то в лицо. Это были здоровые люди; по крайней мере до сего дня. Теперь их охватила лихорадка самоуничтожения. Повсюду Босуэлл видел один и тот же кошмар. Ножи кромсали руки, кровь дождем брызгала в воздух. Кто-то — кажется, Джезус? — зажал свою руку между дверью и косяком и бил по ней снова и снова, не давая никому остановить его. Один из белых парней подобрал нож полковника Кристи и орудовал лезвием. На глазах Босуэлла рука этого парня отлетела, поднялась на пять пальцев и заковыляла по полу. Она была живая!

Не все поддались общему безумию, но другие настигали бедняг и вонзали в них оружие. Один — Босуэлл узнал Северино — содрогался под ударами какого-то парня с внешностью панка, в ужасе смотревшего на то, что делают его собственные руки.