Книги Крови (Книга 5)

- Нет, Билли, - прошептал ему Клив, набрасывая одеяло поверх связанного тела, чтобы скрыть происходящее от надзирателя, который мог бы заглянуть в глазок до утра. - Сегодня ночью ты не позовешь его. Все, что я сказал, мальчик, правда. Он хочет уйти, и он использует тебя, чтобы сбежать. - Клив сжал руками лицо Билли, так что пальцы вдавились в щеки. Он не друг тебе. Друг - я. И всегда был". Билли старался освободить голову от хватки Клива, но не мог. - Не трать силы зря, - посоветовал Клив. - Ночь впереди долгая.

Он оставил мальчика на койке, пересек камеру, подошел к стенке, соскользнул по ней, усевшись на корточки и наблюдая. Он останется бодрствовать до рассвета, а там, когда будет хоть какой-то свет, который что-то из себя представляет, он предпримет следующий ход. Но сейчас он удовлетворен, ведь его тактика сработала.

Мальчик прекратил сопротивление, он ясно понял, что повязки наложены слишком умело, чтобы можно было освободиться. Разновидность затишья снизошла на камеру: Клив сидел на пятачке света, падавшего через окно, мальчик лежал во тьме на нижней койке, дыша равномерно через ноздри. Клив взглянул на часы. Было 12.45. Когда наступит утро? Он не знал. Впереди пять часов по крайней мере. Он откинул голову и уставился на свет.

Свет завораживал его. Минуты текли медленно и равномерно, а свет не менялся. Иногда вдоль этажа проходил надзиратель, и Билли, слыша звук шагов, вновь начинал свою борьбу. Но в камеру никто не заглядывал. Двое заключенных были оставлены со своими мыслями: Клив размышлял, наступит ли время, когда он сможет быть свободен от тени за спиной, Билли передумывал какие-то мысли, которые приходят к связанным монстрам. И минуты все шли, минуты глухой ночи, они проходили сквозь разум, подобные веренице покорных школьников, наступая друг другу на пятки, и после того как проходило их шестьдесят, итог назывался часом. И рассвет был ближе на пядь, не так ли? И на столько же - смерть, и на столько же, предположительно, - конец света, тот роскошный Последний Трубный Глас, о котором Епископ говорил так трепетно: тогда мертвецы под газоном снаружи поднимутся, свежие, как вчерашний хлеб, и уйдут, чтобы встретить своего Создателя. И сидя здесь, у стены, прислушиваясь к дыханию Билли и наблюдая за светом на стекле и за стеклом, Клив без сомнения знал, что даже если он избежал этой ловушки, то лишь временно, что эта долгая ночь, ее минуты, ее часы были предвкушением более долгого бодрствования. Итогда он почти отчаялся, почувствовал, что душа его погружается в пропасть, из которой, казалось, нет возврата. Тут был реальный мир, оплакивал он. Без радости, без света, без заглядывания вперед, только ожидание в неведении, без надежды даже на страх, ибо страх долетает откуда-то издалека со снами, чтобы исчезнуть. Пропасть была глубока и туманна. Он уставился из нее на свет в окне, и мысли его превратились в один порочный круг. Он забыл о койке и о мальчике, лежащем на ней. Он забыл об онемении, овладевавшем его ногами. Он мог бы в данный момент забыть даже о простом дыхании, если бы не запах мочи, который раздражал его ноздри.

Он поглядел в сторону койки. Мальчик опорожнил мочевой пузырь, но это действие вместе с тем было признаком чего-то еще. Под одеялом тело Билли двигалось в таких направлениях, которым должны были бы мешать путы. Несколько мгновений ушло на то, чтобы Клин стряхнул с себя летаргию, и еще несколько, чтобы понять, что происходит. Билли изменялся.

Клив попытался встать, но его ноги онемели после слишком долгого сидения на корточках. Он чуть не упал поперек камеры, и удержался только вытянув руку и схватившись за стул. Глаза его приковались к мраку на нижней койке. Движения нарастали в сложности и размахе. Одеяло было сброшено. Тело Билли было неузнаваемо, та же ужасная процедура, что видел он и прежде, шла теперь в обратном порядке. Вещество собиралось в клубящиеся облака возле тела и сгущалось в отвратительные формы. Конечности и органы неописуемы, зубы наподобие игл занимали свое место в голове, которая выросла громадной, но все еще разбухала. Он умолял Билли остановиться, однако с каждым вдохом человеческого, чтобы к нему взывать, оставалось все меньше. Сила, которой не доставало мальчику, была дарована бестии, он уже разорвал почти все путы и теперь, Клив это видел, освободился от последних и скатился с койки на пол камеры.