Книги Крови (Книга 5)

Элен поблагодарила за помощь и решила, как бы там ни было, побродить по четырехугольному двору, просто посмотреть, сколько домов не используется. Как и в Баттс Корте, занавески на многих окнах были задернуты, двери выглядели запертыми. Но если Спектор-стрит была в осаде маньяка, способного убить и изувечить, как рассказывали, что удивительного, если обитатели забрались в свои дома и сидят там. Во дворе разглядывать было нечего. Все незанятые здания недавно опечатали, судя по тому, что рабочие Городского совета разбросали гвозди у порогов. Но одна вещь по-настоящему привлекла ее внимание. Накарябанная на булыжниках мостовой, по которым она проходила, - и почти стертая дождем и ногами прохожих, - та же фраза, что видела она в спальне №14: "Сладкое к сладкому". Слова были так добродушны, почему же ей казалось - в них звучит угроза? Дело или в их избыточности, или в абсолютном сверхизобилии сахара на сахаре, меда на меду?

Она продолжала идти, хотя дождь упорствовал и путь постепенно уводил ее прочь от кварталов в бетонные безлюдные пространства, где она раньше не ходила. Это было - или когда-то было - место для развлечения. Здесь находились игровые площадки для детей, обнесенные железом, аттракционы перевернуты, песочницы изгажены собаками, "лягушатник" опустел. И тут встречались магазины. Некоторые были заколочены, действующие - отталкивающе грязны, окна забраны крепкой металлической сеткой.

Элен прошлась вдоль ряда и свернула за угол, и перед нею оказалось приземистое кирпичное здание. Общественная уборная, предположила она, хотя вывеска отсутствовала. Железные ворота закрыты и заперты на висячий замок. Стоя перед непривлекательным зданием, причем порывистый ветер крутился у ее ног, она не могла удержаться от мысли о происшедшем здесь. О мужчине-ребенке, истекавшем кровью на пату, неспособном позвать на помощь. Даже мысль об этом вызывала тошноту. Вместо этого она задумалась о преступнике. Как же выглядит, размышляла она, столь порочный человек? Она пыталась представить его, но ни одна рожденная воображением деталь не имела достаточной силы. Хотя монстры редкость, однажды такой показался при ясном дневном свете. Поскольку человек этот был известен только своими деяниями, он обладал неимоверной властью над воображением; однако, она знала, действительность, окутанная ужасным, оказывается мучительно разочаровывающей. Он не монстр, просто бледная апология человека, нуждающегося скорее в жалости, чем в благоговейном страхе.

Очередной порыв ветра принес более сильный дождь. На сегодня, решила она, хватит приключений. Повернувшись спиной к общественным уборным, она заторопилась, пересекая дворы, чтобы укрыться в машине, а ледяной дождь хлестал по онемевшему лицу.

Гости, приглашенные на обед, выглядели приятно устрашенными рассказом, а Тревор, судя по выражению лица, разъярился. Однако сделанного не воротишь. Также не могла она отрицать, что приятно удовлетворена, заставив за столом смолкнуть болтовню на университетские темы. Именно Бернадет, ассистентка Тревора на Историческом факультете, прервала мучительное молчание.

- Когда это случилось?

- Этим летом, - ответила Элен.

- Не помню, чтобы я читал об этом, - сказал Арчи самое лучшее, произнесенное им за два часа пития; даже речь его, в иной раз неискренняя от самолюбования, смягчилась.

- Возможно, полиция замалчивает, - высказал мнение Дэниел.

- Тайный сговор? - сказал Тревор с неприкрытым цинизмом.

- Такое происходит постоянно, - парировал Дэниел.

- Почему они должны это замалчивать? - спросила Элен. - Какой смысл?

- С каких это пор в действиях полиции появился смысл? - произнес Дэниел.

Бернадет вмешалась до того, как Элен успела ответить.

- Больше мы не затрудняем себя даже читать о таких вещах, - сказала она.

- Говори за себя, - начал кто-то, но она не обратила внимания.

- Мы ослеплены жестокостью, - продолжала она. - Мы ее больше не видим, даже когда она перед самым носом.

- Каждую ночь на экране, - ввернул Арчи. - Смерть и трагедии в полный рост.

- Тут нет ничего нового, - сказал Тревор. - Елизаветинцы видели смерть постоянно. Публичные казни были популярным развлечением.

Страсти разгорелись. После двухчасовых вежливых сплетен вечеринка внезапно оживилась. Прислушиваясь к яростному спору, Элен пожалела, что у нее не хватило времени проявить и напечатать фотографии, граффити подлили бы масла в огонь этого пьяного гвалта. Именно Парселл под конец, как обычно, выдвинул свою точку зрения, и, как обычно, она была разрушительной.

- Конечно, Элен, моя дорогая, - начал он, что подчеркивало скуку, рожденную предчувствием возражений, - все твои свидетельницы могут лгать, не так ли?

Разговоры за столом утихли, лица повернулись к Парселлу. Он упрямо игнорировал всеобщее внимание и отвернулся, чтобы что-то шепнуть на ухо мальчику, приведенному с собой, - своей новой пассии, которую в конце концов, отставят, дело нескольких недель, ради другого хорошенького мальчика.

- Лгут? - переспросила Элен. Она почувствовала гнев, а Парселл произнес только дюжину слов.