Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Огонь тут же охватил Рапари, змейками разбежавшись по суставчатым конечностям. Кованый попытался высвободиться из объятий Сванна, но безуспешно: тот прильнул к Рапари, словно к блудному сыну, и не отпускал до тех пор, пока иссушенная огнем тварь не зачахла. Гарри показалось, что огонь пожрал Рапари мгновенно, за доли секунды, но полной уверенности у него не было. Время — как в моменты самых эффектных выступлений иллюзиониста — остановилось. Надолго ли — на минуту? две минуты? пять? — Гарри никогда не узнает. Он и не пытался анализировать. Неверие — удел трусов, а сомнение и нерешительность — верный способ позволить сломать тебе хребет. Он довольствовался увиденным, не постигая, жив Сванн или мертв; не постигая, реальны или призрачны птицы, огонь, коридор, да и сам он, Гарри Д’Амур.

Рапари рассыпался в прах. Гарри поднялся на ноги. Сванн все еще стоял, но прощальное представление закончилось.

Провал Рапари подорвал мужество всей стаи демонов, и они схлынули вниз, оставив Баттерфилда на верхних ступенях в одиночестве.

— Такое не забывается и не прощается, — сказал, адвокат Гарри. — Отныне тебе не будет покоя. Ни днем, ни ночью. Я твой враг.

— К вашим услугам, — ответил Гарри.

Он оглянулся на Сванна, давая Баттерфилду возможность отступить. Волшебник снова улегся на пол: глаза закрыты, руки скрещены на груди, будто и не поднимался. И только теперь пламя взяло свое. Кожа Сванна вздувалась пузырями, одежда дымилась, тлела и расползалась. Огню потребовалось немало времени, чтобы справиться с телом, но в итоге он обратил человека в пепел.

Между тем рассвет миновал, настало воскресенье, а это означало, что клиентов сегодня не будет. Никто не помешает Гарри сгрести останки, растолочь осколки костей и сложить все в пакет. Затем он поедет к какому-нибудь мосту или причалу и пустит Сванна в плавание по реке.

Когда огонь довершил свое дело, от волшебника осталось совсем мало и уже ничто не напоминало человека.

Все приходит и уходит; это тоже магия. А что в промежутке? Погони и фокусы, ужасы, подмены. Случайные радости.

Ах, в эту жизнь вместилось столько радости; это тоже магия.

Послесловие: На улице Иерусалима (пер. с англ. Н. Волковой)

Уайберд смотрел на книгу, а книга смотрела на него. Все, что говорили о мальчике, было правдой.

— Как вы вошли? — поинтересовался Макнил. В его голосе не звучало ни гнева, ни страха. Обычное любопытство.

— Перелез через стену, — ответил Уайберд.

Книга кивнула.

— Посмотреть, справедливы ли слухи?

— Да, примерно так.

Среди знатоков странных явлений историю Макнила рассказывали уважительным шепотом. Как юноша выдал себя за медиума и выдумывал байки о покойниках для собственной выгоды; и как мертвые, устав от его насмешек, прорвались в мир живых, дабы осуществить безупречную месть. Они сделали надписи на его теле: вытатуировали на коже свои истинные завещания, чтобы он никогда больше не смог использовать их скорбь всуе. Они превратили его плоть в живую книгу — книгу крови, каждый дюйм которой нес на себе их истории.

Уайберд не был легковерным человеком Он не принимал всерьез эту историю — до сего момента. Но сейчас живое доказательство ее истинности стояло перед ним. На открытой глазу коже Макнила не осталось ни единого участка, не истерзанного этими мелкими буквами. Прошло более четырех лет с того дня, когда духи пришли за мальчиком, но раны его по-прежнему были свежи. Казалось, они никогда полностью не заживут.

— Вы увидели достаточно? — заговорил юноша. — Это еще не все. Он покрыт надписями с ног до головы. Иногда он думает, что они исписали даже его внутренности. — Он вздохнул.— Хотите выпить?

Уайберд кивнул. Может быть, от глотка спирта его руки перестанут дрожать.

Макнил налил себе стакан водки, отхлебнул из него и наполнил второй для гостя. Уайберд заметил, что его затылок испещрен словами так же плотно, как лицо и руки; надписи терялись в волосах. Похоже, даже скальп не избежал внимания мертвых авторов.

— Почему вы говорите о себе в третьем лице? — спросил Уайберд, когда Макнил обернулся со стаканом. — Как будто вы не здесь…

— Мальчик? — уточнил Макнил. — Он не здесь. Его нет здесь очень давно.

Он сел; выпил Уайберд начал испытывать легкое беспокойство. Юноша безумен, или он затеял какую-то проклятую игру?

Макнил сделал еще один большой глоток водки и задал вопрос:

— Сколько это стоит для вас?

— Сколько стоит что? — нахмурился Уайберд.

— Его кожа, — сказал мальчик. — Вы пришли за ней, не так ли?

Уайберд в два глотка осушил свой стакан, не давая ответа Макнил пожал плечами.

— Каждый имеет право молчать, — заметил он. — Кроме мальчика, разумеется. Для него — никакого молчания. — Он посмотрел вниз на свои руки, перевернув их, чтобы показать надписи на ладонях. — Истории творятся днем и ночью. Никогда не останавливаются. Они рассказывают о себе, вы видите. Они истекают кровью. Их никогда не унять; никогда не излечить.