Книги крови V—VI: Дети Вавилона

В такое невозможно поверить, и все-таки никакие уговоры не спасали от крепнущего осознания ужаса.

Она повернулась к женщине спиной и побрела прочь. Она знала: тут не на что смотреть, да если бы и было, она не желала ничего видеть. Люди, выходившие из домов по мере того, как распространялись слухи, проявляли любопытство, вызывавшее у Элен отвращение. Она не из таких и никогда не станет такой. Ей хотелось ударить по их возбужденным лицам, чтобы привести людей в чувство; ей хотелось крикнуть: «Вы собрались поглазеть на боль и горе. Зачем? Почему?» Но у нее не осталось мужества. Отвращение лишило ее сил, и она смогла лишь уйти прочь, оставив позади развлекающуюся толпу.

Тревор вернулся домой. Он не пытался объяснить свое отсутствие и ждал, пока Элен сама начнет его допрашивать. Увидев, что она не собирается этого делать, он проникся мягким добродушием, что было еще хуже выжидающего молчания. Элен чувствовала, что отсутствие интереса с ее стороны обескуражило его больше, чем ожидаемый скандал. Но ее это не волновало.

Она настроила радиоприемник на местное вещание, где передавали новости. Слова женщины из толпы подтвердились: Керри Латимер был мертв. Неизвестный или неизвестные проникли в дом через заднюю дверь и убили ребенка, который играл в кухне на полу. Полицейский чин, ведающий связями с общественностью, нес обычные пошлости, называя смерть Керри «неописуемым преступлением», а злодея — «опасной и глубоко ненормальной личностью». Один раз эта риторика показалась уместной, и голос мужчины дрогнул, когда он заговорил о сцене, представшей глазам полицейских в кухне Энн-Мари.

— Радио? Зачем? — внезапно спросил Тревор, когда Элен трижды прослушала сводку новостей от начала до конца.

Она не видела причин скрывать от него то, что пережила на Спектор-стрит. Рано или поздно он все равно бы узнал Бесцветным голосом она кратко обрисовала случившееся в Баттс-корте.

— Энн-Мари — это женщина, которую ты встретила, когда ездила туда в первый раз, верно?

Она кивнула, надеясь, что он больше не станет задавать вопросов. Она была готова разрыдаться и не хотела, чтобы он видел ее слезы.

— Значит, ты права, — сказал он.

— Права?

— Насчет местного маньяка.

— Нет, — сказала она. — Нет.

— Но ребенок…

Она встала и подошла к окну. С высоты двух этажей она глядела на темнеющую внизу улицу. Почему она ощущала необходимость настойчиво отрицать версию о тайном сговоре? Почему теперь она молила, чтобы Парселл оказался прав, а все рассказанное ей обернулось ложью? Элен опять и опять вспоминала, как выглядела Энн-Мари во время последней встречи: бледная, нервная, ожидающая. Будто ждала чего-то. Она отчаянно старалась отпугнуть непрошеную гостью, чтобы вернуться к своему ожиданию. Но ожиданию чего, кого? Может ли быть, что Энн-Мари знала убийцу? Возможно, сама пригласила его в дом?

— Надеюсь, они отыщут ублюдка, — сказала Элен, по-прежнему глядя на улицу.

— Отыщут, — ответил Тревор. — Детоубийца, боже… Такими делами занимаются в первую очередь.

На углу улицы появился человек, он повернулся и свистнул. Большая восточноевропейская овчарка возникла у его ног, и оба они отправились дальше, к собору.

— Собака, — пробормотала Элен.

— Что?

Из-за всего случившегося она забыла об этом, а теперь вспомнила свое потрясение, когда собака прыгнула на окно.

— Какая собака? — настаивал Тревор.

— Сегодня я вернулась в квартиру, где снимала граффити. Там была собака. Запертая внутри.

— Ну и что?

— Она умрет с голоду. Никто не знает, что она там.

— Но, может быть, ее специально заперли там, как в конуре?

— Она так шумела, — возразила Элен.

— Собаки лают, — ответил Тревор. — Вот и все, на что они годятся.

— Нет… — сказала Элен очень спокойно, вспоминая звуки внутри заколоченного дома. — Она не лаяла.

— Забудь о собаке, — предложил Тревор. — И о ребенке. Тут ничего не поделаешь. Ты просто прошла через это, получила опыт.

Элен подумала о том же самом чуть раньше, но не могла подобрать слов, чтобы сформулировать свои мысли — ее уверенность рухнула за несколько последних часов. Никто никогда не приобретает опыт просто так, опыт всегда накладывает на человека свою метку. Иногда это лишь царапина, а порой тебе отрывает руки и ноги. Она не знала, насколько серьезно теперешнее ранение, но чувствовала: оно намного глубже, чем можно представить. Это ее пугало.

— Выпивки больше нет, — сказала она, выливая последнюю каплю виски в свой стакан.

Тревор как будто получал удовольствие от собственной предупредительности.

— Я сбегаю, да? — спросил он. — Одну или две бутылки?

— Давай, — ответила она. — Если не трудно.