Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Конечно, несмотря на старания либералов, ружье не потеряло притягательной силы. Выстрел действует быстро и надежно. Одно его короткое слово убеждает наповал, и ты не рискуешь, что лет через десять какой-нибудь вонючий индеец вернется, размахивая найденной на помойке брошюрой Маркса, и затребует обратно свою исконную землю — с ее нефтью, минералами и всем прочим. Лучше, если они уйдут навсегда.

От страстного желания навек успокоить этих краснокожих Лок чувствовал, как чешется его палец на спусковом крючке — буквально чешется. Стампф уже закончил свое выступление на «бис»: результат нулевой. Он застонал и повернулся к Локу.

— Меня сейчас вырвет, — сказал он. Его лицо стало белым как мел, а зубы казались желтовато-тусклыми.

— Будь как дома, — съязвил Лок.

— Пожалуйста, мне нужно лечь. Я не хочу, чтобы они на меня смотрели.

Лок отрицательно покачал головой:

— Ты не уйдешь, пока они стоят и слушают тебя. Если мы не добьемся от них толку, увидишь кое-что, от чего тебя действительно вырвет.

Он поигрывал ружейным прикладом, проводя обломанным ногтем по зарубкам на дереве. Их было с десяток, и в каждой — чья-то смерть. Джунгли легко скрывают преступления; кажется, они исподволь соучаствуют.

Стампф отвернулся и посмотрел на безмолвное собрание. Индейцев довольно много, думал он. Он носил при себе пистолет, но стрелком был неважным. А вдруг они набросятся на Лока, Черрика и на него самого? Он такого не вынесет. Но он не видел угрозы в лицах индейцев. Когда-то они считались очень воинственным племенем. А теперь? Как наказанные дети, угрюмые и хмурые. Некоторые из молодых женщин были по-своему привлекательны: темная гладкая кожа и красивые черные глаза. Если бы Стампф не чувствовал себя таким больным, ему, наверное, захотелось бы попробовать на ощупь эту красную блестящую наготу. Их притворство еще больше возбуждало его. В своем молчании они казались непостижимыми, как мулы или птицы. Кажется, кто-то в Укситубе говорил ему, что индейцы не дают своим детям имен, и потому каждый из них — ветка на дереве племени, безымянный и неотличимый от остальных. Теперь он видел это в их черных пронзительных глазах; видел, что перед ним не три десятка людей, а единый живой организм, сотканный из ненависти. От такой мысли его бросило в дрожь.

Вдруг, впервые с момента их появления, один из индейцев шагнул вперед. Старик — лет на тридцать старше любого из племени. Как и все остальные, он был почти голым. Обвислую плоть на его груди и конечностях покрывала заскорузлая кожа; шагал он твердо и уверенно, хотя белесые глаза свидетельствовали о слепоте. Старик встал напротив пришельцев и раскрыл рот — беззубый рот с гнилыми деснами. То, что изверглось из его тощего горла, напоминало не человеческую речь, а шум: попурри на тему джунглей. Невозможно точнее определить то, что прозвучало; это была весьма устрашающая череда подражаний. Старик рычал, как ягуар, кричал попугаем, из его горла вырывались всплески тропического ливня на листьях орхидеи и вой обезьян.

Стампф почувствовал, что его горло сжалось. Джунгли заразили его болезнью, иссушили тело и бросили, как выжатую тряпку. А теперь старик с гноящимися глазами изрыгал на него отвратительные звуки. От жары кровь пульсировала в голове Стампфа, и он был уверен, что старик отсчитывает ритм своего звукоизвержения под эти глухие удары в висках и запястьях.

— О чем он говорит? — поинтересовался Лок.

— О чем эти звуки? — переспросил Стампф, раздраженный идиотским вопросом. — Просто шум.

— Старый хрен проклинает нас, — произнес Черрик.

Стампф оглянулся на него. Глаза Черрика выкатились из орбит.

— Это проклятие, — сказал он Стампфу.

Лок засмеялся: Черрик был слишком впечатлительным Он подтолкнул Стампфа вперед к старику, который немного убавил громкость своих распевов; теперь он журчал почти весело. Стампф подумал, что старик воспевает сумерки, тот неуловимый миг между неистовым днем и душным зноем ночи. Да, точно: в песне индейца слышались шорохи и воркования дремлющего царства; это было так убедительно, что Стампфу захотелось тут же лечь на землю и уснуть.

Лок оборвал пение.

— О чем ты говоришь? — бросил он в изрытое морщинами лицо старика. — Отвечай!

Но ночные шорохи продолжали шуметь, как далекая река.

— Здесь наша деревня, — послышался вдруг еще один голос, как бы переводящий речь старика.

Лок резко обернулся на звук;. Заговорил юноша, кожа которого казалась позолоченной.

— Наша деревня. Наша земля.

— Ты говоришь по-английски, — сказал Лок.

— Немного, — ответил юноша.

— Почему ты не отвечал, когда я спрашивал? — От невозмутимости индейца Лок начал звереть.

— Мне не положено говорить. Он старший.

— Ты хочешь сказать, он вождь?

— Вождь умер. Вся его семья умерла. Он мудрейший из нас…

— Тогда скажи ему, что…

— Ничего не нужно говорить, — перебил его юноша. — Он понимает тебя.

— Он тоже говорит по-английски?

— Нет. Но он понимает тебя. Ты… ты проницаемый.

Локу показалось, что мальчишка иронизирует, но он не был уверен. Он посмотрел на Стампфа, и тот пожал плечами. Лок снова обратился к юноше: