Книги в моей жизни

Даже в самых грубых описаниях Жионо нет никакой вульгарности. Там может быть вожделение, сладострастие, похоть - но только не вульгарность. Его персонажи время от времени позволяют себе завести интрижку на стороне, иногда их даже можно назвать "распутными", но в этих легкомысленных сношениях нет и тени той мерзости, какая присутствует на страницах Малапарте, посвященных американским солдатам за границей. Никогда французскому писателю не приходилось прибегать к манерным ухищрениям наподобие тех, что встречаются у Лоуренса в такой книге, как "Любовник леди Чаттерли". Лоуренсу следовало бы познакомиться с Жионо, с которым у него, между прочим, много общего. Ему следовало бы проделать путь от Ванса до равнин Верхнего Прованса, о котором Жионо, описывая окружение "Холма", говорит так: "...бесконечный простор голубых земель, деревня за деревней погружается во мрак на этих лавандовых полях. Горсточка людей - столь жалких в своей малочисленности, столь неудачливых в жизни. А среди трав изогнулся заросший камышом холм - словно бык". Но Лоуренс уже избрал смерть, хотя и сумел подарить нам такие книги, как "Покойник" или "Сбежавший петух". В нем еще оставалось достаточно дыхания, если можно так сказать, чтобы отринуть болезненный образ страдающего Спасителя и возродить образ человека, наделенного плотью и кровью, стремящегося просто жить, просто дышать. Очень жаль, что он не встретился с Жионо в первые годы жизни. Даже мальчиком Жионо сумел бы избавить его от многих заблуждений. Лоуренс всегда отрицательно относился ко всему французскому, хотя жить во Франции ему, кажется, нравилось. Он видел во всем французском лишь больные, "упаднические" стороны. Он сразу замечал именно это, где бы ни оказался, -у него был слишком острый нюх. Жионо буквально врос в родную землю, а Лоуренс нигде не мог задержаться надолго. Оба восславили изобилие жизни: Жионо в гимнах жизни, Лоуренс в гимнах ненависти. Жионо не только бросил якорь на своей "почве", но и закрепился в традиции искусства. И нисколько не страдал от наложенных на себя ограничений. Напротив, он расцвел. Тогда как Лоуренс выломился из своего мира и из сферы искусства. Он бродил по свету, словно потерянная душа, которой нигде не суждено обрести покой. В романах он проповедовал возрождение человека, но сам погиб жалким образом. Я очень многим обязан Д.Г.Лоуренсу. Мои замечания и сравнения не направлены на то, чтобы отторгнуть этого человека - я просто хотел показать его ущербность. Я тоже англосакс и в силу этого могу свободно говорить о его ошибках. Нам всем страшно необходима Франция. Я неустанно повторял это. И, вероятно, буду повторять до самой смерти.

Vive la France! Vive Jean Giono!*

* Да здравствует Франция! Да здравствует Жан Жионо! (фр.)

Всего несколько месяцев назад я отложил в сторону эти страницы, посвященные Жану Жионо, поскольку знал, что еще многое должен сказать, но решил выждать нужный момент. Вчера мне нанес неожиданный визит один литературный агент, с которым я много лет назад познакомился в Париже. Он принадлежит к тому типу людей, которые, войдя в дом, направляются сначала в вашу библиотеку, чтобы взглянуть на книги и рукописи, ауж затем смотрят на вас. И при этом видят не вас, а лишь то, из чего можно извлечь выгоду. Когда он заявил с ослиной, на мой взгляд, тупостью, что его единственная цель помогать писателям, я ухватился за эти слова и назвал имя Жионо.

"Есть человек, для которого ты, если не врешь, мог бы кое-что сделать", - прямо сказал я.

И показал ему книгу "Приветствуя Мелвилла". Я объяснил, что "Викинг" как будто не желает больше публиковать Жионо.

"А ты знаешь причину?" - спросил он.

Я повторил ему то, что они мне написали.

"Истинная причина не в этом", - возразил он и изложил мне "известные" ему истинные причины.

"Даже если то, о чем ты говоришь, правда, - сказал я, - хотя мне в это не верится, остается книга, которую хотелось бы увидеть в печати. Это прекрасная книга. Я люблю ее".

И добавил:

"В сущности, мне плевать на то, что Жионо делает и что о нем говорят. Я его очень люблю и безмерно им восхищаюсь. И я знаю моего Жионо".

Он взглянул на меня с иронической улыбкой и, словно желая подзадорить меня, произнес:

"Ты же знаешь, есть несколько Жионо".

Я знал, на что он намекает, но ответил просто:

"Я их всех люблю".

Кажется, он понял, что здесь больше вынюхивать нечего. Я же был уверен, что он вовсе не был так близок с Жионо, как хотел показать. А сказать он хотел, несомненно, следующее: Жионо определенного периода был гораздо лучше, чем Жионо другого периода. "Лучший" Жионо был, конечно, его Жионо. Именно подобная болтовня поддерживает литературные круги в постоянном брожении.