ПОВЕСТЬ
– А ведь тебе придется дать ей имя, – сказала Марджо в ту ночь, лежа в глубине кровати. Лампа над ними бросала тени на стену и пол.
Сельна осторожно потрогала пальцем мягкую щечку спящего между ними ребенка.
– Если я назову ее, она и правда станет моей навсегда.
– Ну уж и навсегда! Мы с тобой столько не проживем. – Марджо потрогала другую щечку.
– Ребенок дает бессмертие, – тихо промолвила Сельна. – Это мостик в будущее, хотя она и не моей крови.
– Будет, если ты признаешь ее своей.
– Да разве могу я не признать ее – теперь? – Сельна села, и Марджо тоже. – Она смотрит только на меня, кто бы ни взял ее на руки. Она мне доверяет. Когда я пришла с ней в кухню на обед, и все захотели ее понянчить, она только и вертела головенкой, высматривая меня.
– Эко ты расчувствовалась, – со смехом сказала Марджо. – Новорожденные не могут вертеть головенкой. Они и смотреть-то еще не умеют.
– Она умеет. Дженна умеет.
– Ну, вот ты ее и назвала. Не дожидаясь меня.
– Ты мне сестра, а не наставница, – сердито бросила Сельна. Ребенок, слыша сварливые нотки, зашевелился. Сельна улыбнулась. – И потом, Дженна – это детское имя. Я хочу назвать ее Джо-ан-энна.
– Джо – «любимая», ан – «белая», энна – «дерево». Это имеет смысл, ведь ее нашли на дереве, а волосы у нее, сколько их там ни есть, белые… А «Джо», полагаю, потому, что ты ее любишь, хотя и не знаю, как это ты привязалась к ней так скоро. Любовь не так легко возникает в твоем сердце в отличие от ненависти.
– Не будь дурой, Марджо. «Джо» – это в твою честь, и ты прекрасно это знаешь. – Сельна, протянув руку поверх ребенка, коснулась подруги.
Рука Марджо встретила ее на полпути, и обе улыбнулись, а дитя заворковало.
Утром Сельна отнесла Дженну лекарке Кадрин, и та осмотрела малышку с ног до головы.