Книги: Все тексты

Ручку ему дал паломник из Бухары, лицом напоминавший виноград, уже становящийся изюмом.

— Я быстро, — пообещал Маргулис.

— Бери совсем! — засмеялся бухарец и двумя руками начал утрамбовывать своё послание в Стену. Ручка не нужна была ему больше. В самое ближайшее время он ожидал решения всех своих вопросов.

Маргулис присел на корточки, пристроил листок на пакете с ковбоем и написал: «Господи!»

Задумался, открыл скобки и приписал: «Если ты есть».

Рука ныла, лоб зудел. Картонный кружок спадал с непрерывно лысеющего темени. Маргулис вытер пот со лба рукавом и заскрёб бумагу.

У Всевышнего, о существовании которого он думал в последнее время со всё возрастающей тревогой, Маргулис хотел попросить всего нескольких простых вещей, в основном касавшихся невмешательства в его жизнь.

Прожив больше полусотни лет в стране, где нельзя было ручаться даже за физические законы, Маргулис очень не любил изменений. Перестановка мебели в единственной комнате делала его неврастеником. Перспектива ремонта навевала мысли о суициде. Добровольные изменения вида из окон, привычек и гражданства были исключены абсолютно.

Закончив письмо, Маргулис перечёл написанное, сделал из точки запятую и прибавил слово «пожалуйста». Потом перечитал, мысленно перекрестился и, подойдя к Стене, затолкал обрывок бумаги под кусок давно застывшего раствора.

Судья и Робин-Бобин Барабек

СУДЬЯ. Подсудимый, признаете ли вы, что скушали сорок человек и корову, и быка, и кривого мясника?

БАРАБЕК. Ах, не могу об этом слышать! (Падает в обморок).

СУДЬЯ. Но уцелевшие говорят, что вы их всех съели.

БАРАБЕК. А что, кто-то уцелел?

СУДЬЯ. Да.

БАРАБЕК. Ничего не знаю. Я боец идеологического фронта.

СУДЬЯ. Так вы их ели или нет?

БАРАБЕК. Были такие ужасные времена… Их съела эпоха!

СУДЬЯ. А вы?

БАРАБЕК. Я только корову, остальных — эпоха!

Занавес

Таможенник

Из цикла «Монологи у шлагбаума»

Идут и идут… Вроде, думаешь, уже всё — нет, опять они: с тётками, с птичками, с чемоданами. Сколько их, а? Как погром — так никого… Выйдите из режимной зоны, гражданин!

Страна большая, вот что я вам скажу. Каждого в мирное время не разглядишь. В Москве — Иванов, в Херсоне — Сидоренко, а заглянешь в душу — все Шнейерсоны! Сумочку откройте. Лекарства — нельзя. Я вижу, что это анальгин, гражданка выезжающая. А я говорю: нельзя! Потому что анальгин нужен тем, кто остаётся жить на Родине!

А что у вас, гражданин? Альбом? Почему нельзя? — можно, только фотографии выньте. А откуда я знаю, что это за пруд с гусем? Может, это засекреченный пруд с засекреченным гусем! Что значит родина, мало ли кто где родился? Я, может, в Генштабе родился, на карте мира. Вот не поставлю вам штампика, и будете смотреть на свой пруд с гусем, пока не ослепнете.

И маму анфас нельзя. В профиль — тем более. А кто подтвердит, что это ваша мама? Может, это директор швейной фабрики, которая самолёты выпускает? Кто вам сказал, что вы похожи? Ничего общего. И папу нельзя. Может, он у вас в «ящике». Что значит «живой»? Это он еще не выезжал, вот он и живой!

А это что за листочек? На память о сынишке? Палка, палка, огуречик? Надо было ставить печать у оценщика — и на палках, и на огуречике отдельно. А сейчас мы с вами пройдём и оформим контрабанду живописи. Вот такой у нас с вами огуречик получается, гражданин выезжающий. И не надо багроветь, надо внимательно читать декларацию! Что вы читали, какую? «Прав человека»? Это вы на зоне будете читать, начальнику конвоя, после работы!

А у вас, гражданин, где вещи? Как, это всё? Авоська с визой и ботинки фабрики «Скороход»? Хотите ноги скорей унести? А как фамилия? Как?! Коган-Каценеленбоген? Через чёрточку? Как вы жили тут с такой фамилией, проходите скорей!

А вы чемодан открывайте, гражданин, и вещи выньте. Плед отдавайте сразу, это импорт. И крестик снимайте, это народное достояние. И зачем вам там — крестик? Вам дай волю, всю Россию увезёте… Не дадим! Что можно? Подушку с матрацем можно и матрёшку на память о перестройке. Всё! А канарейку будем просвечивать. Я, гражданин выезжающий, вообще никогда не шучу. Будем просвечивать канарейку и резать её вдоль, потому что в ней может быть контрабанда: камешки, металлы драгоценные, иконы… Я вижу, что это канарейка, а не кашалот, а вот вы что за птица, это мы сейчас посмотрим!

Нам торопиться некуда, мы тут по гроб жизни! А то они все — туда, а я, по уши в правовом государстве, — сюсюкайся с ними? Так они ж не уедут тогда. Ведь плакать будут, взлётно-посадочную полосу целовать… Я, может, для того и стою тут, посланец страны Советов, чтобы они уехали счастливыми оттого, что уехали!

Чтобы до конца дней своих вздрагивали на своей исторической родине, вспоминая настоящую.

Ты кто?

Александру Сергеевичу Пушкину гадалка нагадала смерть от белой головы — и он погиб от руки блондина.

Игнату Петровичу Буракову гадалка нагадала казённый дом, дальнюю дорогу и кучу других неприятностей, но ничего этого с ним не произошло, и прожил он долгую жизнь, и на восьмом её десятке отшибло у Игната Петровича память.