Книгоедство

Две эти строчки из Владимира Соловьева поставил Блок эпиграфом к своим «Скифам» Не знаю уж, как может ласкать слух это действительно невероятное по своей дикости слово – лично мне его и произнести-то удается только с третьей попытки, – но о вкусах, как говорится, не спорят Владимир Соловьев был вообще человек со странностями. Отец его – великий русский историк, в предках Соловьева со стороны матери – великий украинский философ Григорий Сковорода, прочие родственники философа – тоже всё писатели и поэты Понятно, что при таком окружении ни в портные, ни в извозчики, ни в уличные торговцы квасом человек при всем желании попасть ну никак не может – родственники съедят с потрохами

Вот и выбрал Соловьев путь мыслителя и поэта. И не просто выбрал, а шел по нему сознательно и со знанием дела. Он был мистиком, ему были видения Девы Софии, три встречи с которой (в Лондоне, в Египте и, кажется, в Пустыньке под Петербургом, имении Соловьевых близ ж/д станции Саблино) им описаны в одноименной поэме (см. «Три встречи»); по ночам его преследовал «злой дух Питер, пророча ему скорую гибель»; в Италии он упал не откуда-нибудь, а с самого Везувия, хорошо еще, что не в кратер И больше всего на свете Соловьев любил путешествия, философию и пирожные

В христианстве по-соловьевски западные и восточные мистики вполне мирно уживаются со Христом и светлое будущее человечества представляется как Вселенская церковь, возглавляемая единым первосвященником, «папой» Сам философ за несколько лет до смерти тайно принял в Москве католичество, чем мистически примирил обе церкви – западную и восточную

Теперь о поэзии Соловьева

Мне очень нравятся такие соловьевские строки периода его работы над «Историей Теократии»:

От родных многоводных Халдейских равнин,
От нагорных лугов Арамейской земли,
От Харрана, где дожил до поздних седин,
И от Ура, где юные годы текли, –
Не на год лишь один,
Не на много годин,
А на вечные веки уйди.

Мне вообще очень много нравится в поэзии Владимира Соловьева, всегда мощной, всегда живой, правда, не всегда глуповатой, как завещал нам великий Пушкин

Поэмы Гомера

Как мечта любого актера – сыграть роль Гамлета, так и для переводчика вершина переводческой деятельности – поэмы Гомера. Но если Гамлета можно сыграть неважно – в конце концов даже у актеров талантливых случаются срывы, – то величайший литературный памятник, переведенный кустарным способом и ради прибыли растиражированный издателем, будет выглядеть, как мозоль на теле, и делать больно разборчивому читателю.

Только двум отечественным переводчикам повезло с переложением классика на родной язык – Гнедичу и Жуковскому. Другие до них как-то не дотянули, хотя потратили не год и не два на работу со знаменитым первоисточником. Другие – это Минский и Вересаев Переводы их вполне крепкие и вполне филологически правильные, но… Вот в этом-то таинственном «но» и заключается великая разница.

И Жуковский, подаривший нам «Одиссею», и Гнедич, перелопативший «Илиаду», – ни тот, ни другой не считали фотографическую точность главным достоинством переводчика То есть они вообще не считали дословное воспроизведение первоисточника делом нужным. Жуковский утверждал буквально следующее: «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник» Соперник, конечно, автору. И перевел-то он Гомера не с древнегреческого – с немецкого. И мелодии-то у него далеки от эллинских И все же Пушкин назвал не кого-нибудь а Жуковского «гением перевода».

Гнедич же поражает прежде всего своей мощью Он придумал архаический мир из слов, и мир этот задышал, зажил Трудно русскому читателю представить себе другую Древнюю Грецию, чем та, которую нафантазировал Гнедич. Да в общем-то и не хочется То есть представить можно Но все равно мы будем возвращаться туда, на дикие берега Илиона, где боги помогают живым, а судьба человеческая не более чем игрушка в божественных закулисных играх.

«Поэмы Оссиана» Дж. Макферсона

Кто не слыхал рассказов Оссиана, не пробовал старинного вина, тому советую настоятельно: во-первых, прочитать эту книжку, а во-вторых, немедленно выпить Причем именно в последовательности, мною указанной, – сначала прочитать, потом выпить.

А то получится, как у пушкинского Онегина, который наверняка не послушался моего совета из будущего и нарушил порядок действий В результате, когда Ленский «читал, забывшись, между тем отрывки северных поэм», Евгений, его товарищ по деревенским прогулкам, в поэмах этих почти ничего не понял (см А. С Пушкин. «Евгений Онегин», глава вторая, строфа XVI).