Книгоедство

Жил, как хотел, и Павел Елисеевич Щеголев, огромный, большеголовый, седой, с внимательным лицом и жадными губами. И Щеголев разрешал себе больше, чем другие. Однажды ему позвонила домой знакомая и стала отчитывать за то, что не платит он гонорар одной молодой сотруднице за статью в «Былом» Щеголев стал жаловаться на дела «Хорошо, я дам вам взаймы три рубля», – сказала знакомая, желая уязвить прибедняющегося «Вот спасибо!» – ответил Щеголев спокойно. Он зарабатывал ухватисто, не стесняясь тем, что ученый и профессор… Но Щеголеву прощалось многое за талант, за классическую «Дуэль и смерть Пушкина», за монументальность фигуры, за смелость. Рассказывали с восторгом, как за ужином, раздраженный площадной бранью одного писателя, он встал и обрушился на скандалиста всем своим ростом и дородством, подмял под себя, как медведь, и основательно поучил… С «серапионами» («Серапионовы братья» – литературное объединение, основанное в 1921 году при петроградском Доме искусств. – А Е.) отношения у него были сложные, он, рассчитываясь за книжки, которые издал у себя, учел ужины, которыми угощал их в шашлычной Они хохотали, но не обижались.

Согласитесь, что такая характеристика стоит больше, чем сухой пересказ литературных и ученых успехов любого деятеля отечественной культуры.

Э

Эккермановы «Разговоры с Гете»

Приобщиться к славе великих – дело тонкое, и дается оно немногим Кого можно вспомнить из людей, прославившихся за счет известных мастеров слова за последнюю сотню-другую лет? Маковецкого, ходившего по Ясной Поляне, наступая на босые пятки Льва Николаевича Толстого, и писавшего свои «Яснополянские записки». Из недавних – Александра Гладкова, конспектировавшего мысли и слова Пастернака и издавшего их впоследствии отдельной брошюрой Был кто-то, секретарствовавший у Франса, – к сожалению, не помню имени, – и написавший книжку «Анатоль Франс без халата» Были Вера Муромцева и сын Лескова Андрей.

Но самым главным, самым помнимым, переиздаваемым и читаемым остается, несомненно, Иоганн Эккерман, вернее – его «Разговоры с Гете».

Эккерман был человеком настойчивым Очень долго он подбирался к классику, сам будучи по сути никем, всего лишь скромным почитателем и читателем Папаша Эккермана был коробейником, сам он был пастухом, солдатом, военным писарем и чуть-чуть поэтом Первый поход Эккермана в Веймар окончился неудачей. Гете как раз был в отъезде, а может, делал вид, что в отъезде, таким способом ограждая себя от назойливых толп паломников.

Тогда Эккерман предпринимает следующий тактический ход, а именно: подготавливает собственноручно сочиненную рукопись, называет ее «Мыслями о поэзии», наполняет ее исключительно ссылками на Гете и посылает в Веймар

И надо же такому случиться, что как раз в это время Гете позарез требовался помощник для подготовки и редактирования собственного собрания сочинений Словом, выбор пал на Иоганна Петера Эккермана. Вот так историческая случайность сделала человеку имя.

Надо сказать, несмотря на мои иронию и сарказм по отношению к личности сочинителя, эккермановские «Разговоры с Гете» – чтение действительно занимательное Наверное, энергетика всякого великого человека передается и на его окружение. И независимо от способа передачи – в виде ли дневника или мыслей, записываемых по ходу дела кем-либо из этого окружения, – книга о таком человеке сама есть аккумулятор энергии и благотворно действует на любого, кто способен ее вдумчиво прочитать

Эренбург И

В конце 1960-х – начале 1970-х годов самой популярной и дефицитной книгой в среде интеллигенции города Ленинграда были мемуары Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» Это понятно: страна в то время резко сменила курс с политики хрущевских разоблачений на брежневский откат к сталинизму, а «Люди, годы, жизнь» были памятником эпохи оттепели с ее резким антикультовским пафосом и массой разоблачительных материалов В книжном виде на ту пору мемуары были изданы всего дважды – отдельное совписовское издание в трех томах и несколько томов в худлитовском Собрании 1964 года, – и других изданий не предполагалось. У меня был (есть и сейчас) трехтомник уменьшенного формата, который я проработал с карандашом в руке Всё, что касалось сталинских репрессий, я помечал на полях чертой Забавная характеристика времени: когда мемуары с этими моими пометками взял у меня почитать знакомый (имени не упоминаю), то сразу же мне их и вернул – видимо, боялся, что кто-нибудь увидит пометки, сочтет их сделанными его рукой и настучит в органы.

Еще мне памятно предисловие Ильи Эренбурга к изданному в Кемерово в 1966 году «Избранному» Исаака Бабеля. Там впервые акты сожжения в Советском Союзе конца 30-х годов репрессированных книг были приравнены к аналогичным сценам на площадях фашистской Германии