Книгоедство

Пушкин, сочинитель, был вытребован в Москву Выезжая из Пскова, он написал своему близкому другу Дельвигу письмо, прося прислать ему денег с тем, чтобы употребить их на кутежи и шампанское. Этот господин известен всем за мудрствователя, который проповедует последовательный эгоизм с презрением к людям, ненависть к чувствам, как и к добродетелям, наконец – деятельное стремление к тому, чтобы доставлять себе житейские наслаждения ценою всего самого священного. Это честолюбец, пожираемый жаждой вожделений и, как примечают, имеет скверную голову, что его необходимо будет проучить при первом удобном случае…

Вот такой, оказывается, был Пушкин А мы: «наше всё», «солнце русской поэзии», «гений литературы». Честолюбец он, пожираемый жаждой вожделений И давно надо «нашим всем» объявить Булгарина или Кукольника и не морочить головы и без того замороченному населению нашей больной страны

Пушкин народный

Ленин на сочинениях Гоголя только одни пометочки делал (см.: М В Нечкина «Гоголь у Ленина», М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1936), а вот Пушкина книги он целовал и бережно к своему сердцу прикладывал Это есть непреложный факт, и поведали нам об этом факте записи народных рассказов, бережно собранные писателем Борисом Шергиным и неоднократно публиковавшиеся

Вот еще из тех же рассказов:

Пушкин курил ли, не курил?… Не курил Выпивать выпивал, а не курил. Нету на портретах-то ни с трубкой, ни с папиросой.

Вот о Наталье Николаевне:

Глаза грубы, волосы как ящерицы, грудешко голо Эку бы только на выставку, на показ стоя возить.

И о смерти на Черной речке:

Упал наш Олександрушко, за елочку захватился:

– Рости, рости, елочка, без верха; живи, живи, Россиюшка, без меня!

Приведенные мной цитаты единственно говорят о том, что народность Пушкина подлинная, а не навязанная пушкиноведами в штатском. И Пастернак был не совсем прав, когда писал в своих «Отрывках о Блоке»:

Никто бы не знал, может статься,
В почете ли Пушкин иль нет,
Без докторских их диссертаций
На все проливающих свет.

Был Пушкин в почете, был – и в Архангельске, и в Москве, и в Сибири, и даже в нашем провинциальном Санкт-Петербурге.

Пушкин и мыло

Известно, что во времена военного коммунизма к множеству существовавших тогда дефицитов добавился дефицит на мыло Рассказывают, что однажды в гости к знаменитому пушкинисту Лернеру зашел не менее знаменитый пушкинист Гершензон, работавший тогда над книгою «Мудрость Пушкина» Когда Гершензон ушел, Лернер вдруг обнаружил, что из ванной пропало мыло Хозяин мигом выскочил из квартиры и бросился догонять Гершензона. «Михаил Осипович! Михаил Осипович! – кричал он на бегу на всю улицу. – Вы случайно…». – «Да, мыло взял я! – ответил Гершензон с вызовом. – Я работаю с черновиками поэта и не могу прикасаться к святыне немытыми руками».

Пушкин – это наше всё

Я вырезал этот известный аполлонгригорьевский афоризм ножницами из какого-то лакированного журнала, собираясь сделать коллаж – что-нибудь в духе Родченко или студенческой стенгазеты времен загнивания социализма Ну, знаете – вырезается этакий толстомордый кот из рекламы кошачьей пищи, берется обрывок цепочки от сливного бачка, рисуется дерево типа дуб, всё это крепится на листе картона и сверху надписывается: «Лукоморье».

Коллаж я так и не сделал, а однажды, придя с работы, обнаружил у себя на столе мелкие полоски бумаги. Постарался кто-то из близких – искромсал священную фразу на отдельно порезанные слова и беспорядочно разбросал их по столу. Орудие преступления – ножницы с приставшими к ним следами бумаги – молчаливо лежало рядом

Механически я собрал кусочки, соединил их вместе и прочитал:

«Всё, Пушкин, это наше!»

Знаки препинания появились исключительно у меня в голове, на бумажках их, естественно, не было.

Я покрутил головой, отгоняя вздорные мысли, и переложил бумажки со словами по-новому Вот что у меня вышло на этот раз:

«Пушкин, это всё наше»

Если в первый раз какой-то хамоватый урод лишал Пушкина права собственности – хватит, мол, повладел и будет! – то теперь во фразе появилось какое-то вроде бы беспокойство: а не саданёт ли в ответ гений нашей поэзии заявителя по голове тростью

Я заново переставил слова.

Теперь фраза звучала так: «Наше это всё, Пушкин» – с ударением на первом слове. Появился оттенок демократичности Ты, мол, не обижайся, мы тоже люди, тоже хочем пожить

Следующая комбинация лишала поэта не только какой-либо собственности, но даже воздуха, который всех нас окружает:

«Наше – это всё, Пушкин»

Тут терпение мое лопнуло окончательно, я смахнул бумажный сор со стола и сжег его на чугунной сковороде Потом открыл бочонок амонтильядо, выпил и спокойно заснул

Пушкин, путешествующий во времени