Книжная девочка

– Мне тоже нравится сердиться, – призналась она. – Просто раньше я не могла себе этого позволить. Зато вот теперь развернусь!

– Ты переводишь в шутку серьезный разговор…

– Костя, перестань! Не пугай меня! Ничего не может случиться такого, чтобы мы расстались!

– Ты права, милая. Но помнишь, что писал Дюма? Есть одна вещь, которую не в силах изменить ни король, ни сам бог. Это – прошлое.

Женя крепко обняла его. Ей нравилось слушать, как бьется его сердце. Она чувствует каждый его нерв, каждую клеточку, каждое движение души! И ей понятно, что он хочет сказать. В его жизни были эпизоды, которых он теперь стыдится, и боится, что Женя о них узнает. Наверное, это связано с бизнесом. Но разве она станет его осуждать?

– Если прошлое нельзя изменить, – сказала она осторожно, – нужно его в прошлом и оставить. Было и уплыло. А я с тобой сейчас и навсегда!

Она думала, Костя обнимет ее и поцелует, но он только нежно погладил ее волосы:

– Не обещай мне ничего. Я заранее освобождаю тебя от любых клятв, которые ты не сможешь сдержать.

Видимо, он почувствовал ее страх, потому что быстро и крепко обнял ее.

– О каких клятвах ты говоришь, Костя? Ты имеешь в виду наше венчание? Разве оно не было для тебя просто ритуалом, традицией? Ты веришь в Бога?

– Как сказать… Я верю, что все вокруг нас, весь мир – Бог. Земля, люди, все – Бог. И любовь – Бог, и ненависть – Бог, и счастье, и горе. И церковь поэтому тоже Бог.

Женя вздохнула. Ей хотелось спорить, не может все быть Богом! Если бы это было так, люди и назвали бы Его – Всё! Но ведь есть свет и есть тьма, есть добро и есть зло…

– Костя, а я тоже бог?

– Нет, ты богиня, – засмеялся он. – Спи.

* * *

Вернувшись в ординаторскую после плановой операции, Мила обнаружила на диване за шкафом Спасского.

– Что домой не идешь? – удивилась она и поставила чайник. Кофе кончился три дня назад, в железной банке остался только жуткий чай с отчетливым привкусом зубной пасты. – Последняя фаза профессионального унижения врача, – вздохнула она, – когда приходится самому покупать кофе и шоколадки. Так ты что домой-то не идешь?

– Жду Натуралиста. Он обещал отвезти.

– Устал?

Спасский энергично кивнул:

– Помнишь, в нашем детстве был фильм «Три веселые смены»? Это про меня. Сначала Побегалов аппендицит подсудобил. Целый день наблюдал, сомневался, а в пятнадцать пятьдесят девять, как домой идти, его озарило: типичная клиника аппендицита! Андрей Петрович, силь ву пле! А терапевту не показал. Я давай терапевту в ноги падать…

– Она же никогда не отказывает.

– Не отказывала, хочешь ты сказать. Побегалов целую неделю не мог сходить на кардиологию, выпустить бабке асцит[14], терапевт и взбеленилась. Жесткий бартер, говорит. Вы мне асцит, я вам консультацию. Согласился, что поделаешь. Аппендюк без затей, а вот с бабкой не так просто оказалось. Она совсем доходяга, еле дышит. Ее на стол положить – целая войсковая операция, я и согласился на сидячей каталке выпускать. Она в кресле, я – в позе бегущего кабана. Троакар[15] поставил, вода льется, я говорю: как вы там, товарищ старушка, и вдруг чувствую: в спину вступило так, что шевельнуться не могу. Бабулька приговаривает «спасибо, доктор, дай вам бог здоровья!», а у меня слезы текут.

Мила сочувственно погладила его по руке. Ей, как и всем медикам, приходилось поворачивать, переносить тяжелых больных. Радикулит обеспечен, короче говоря.

– Старушку укатили, – продолжал Спасский, – а я, заходясь, так сказать, предсмертным хрипом, позвал Натуралиста, чтоб разогнул. И он таки разогнул, негодяй. Сделал мне новокаиновую блокаду, после которой выяснилось, что новокаин я не переношу.

– Иди ты! – присвистнула Мила.

– Ага, – засмеялся Андрей Петрович. – Давление рухнуло, я чуть сознание не потерял. Потом полночи над тазиком-эвтаназиком висел. Зато спину отпустило.

– Шоковая терапия.

– Точно. И только мне полегчало, как нате вам – острый живот! Ты, Мила, наверное, замечала, если просто тебе лень работать, больные сыплются, как из рога изобилия, а когда что-то серьезное, бог тебе всегда передышку даст.

Мила фыркнула:

– Богу делать больше нечего, как регулировать тебе поток пациентов!

– Он же всеобъемлющ.

– Ты хочешь сказать: вездесущ.

– Вот именно. Пока я был при смерти, в приемник никто не сунулся. Дождались моего воскрешения.

– И что оказалось?

– Перфоративка. И мужик мутный. Неизвестно, когда заболел, клиники нет, газа на снимке нет, но меня не проведешь. Подал в операционную. Повторно ЭКГ, терапевт, опять ЭКГ, давление… Сидим намытые, ждем. Без пятнадцати восемь: «Инфаркта нет, можете начинать».

– Не повезло.

Спасский тяжело вздохнул.

– Я так устал, – сказал он. – Может, нескромно так говорить, но я всегда был художник своего дела, вдохновение какое-то было. А теперь готов примкнуть к коллегам, которые работают по принципу: как заплачено, так и нахреначено.

– Ты не такой. Да и благодарность нынче – большая редкость. Народ стал санитарно просвещенным, знает: «Вы должны! И не волнует!»