Книжная лавка близ площади Этуаль

Вахтеры отругиваются, но и они люди, им понятно нетерпение шахтеров, и, поддавшись этому нетерпению, они почти не смотрят в наспех развернутые таблички пропусков.

Все ближе, ближе контроль. Даня и Павел - оба напряжены до предела. Сейчас их очередь.

- Выше носы! - шепчет кто-то у самого уха Дани. Кажется, Абель.

Три шахтера следуют вплотную позади. Вот они напирают, и Даня чувствует, как ноги его отделяются от земли и он вместе со всей толпой, как щепка, летит сквозь тамбур, мимо раздраженно орущих вахтеров:

- Пропуска! Предъявите ваши пропуска!

- Завтра! Завтра предъявим! - откликаются насмешливые голоса.

- Ну, теперь глядите в оба, берегите себя, - говорит совсем близко голос Ганчевского.

Даня хочет ему что-то сказать, поблагодарить, но Стась и другие уже исчезли, растворились в кромешной темноте. С неба сыплется ледяная крупа не то снег, не то дождь. Со всех сторон шлепанье невидимых ног по лужам. Крикнуть друзьям? Нет, невозможно.

Павел изо всей силы дергает Даню за рукав:

- Не мечтай! Тикаем! Быстро!

7. "ШЕЛ Я И НОЧЬЮ И СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ..."

Дороги как намыленный мрамор: шагу не ступить, чтоб не разъехались ноги. Все куда-то ухаешь или съезжаешь помимо воли вниз, и опять надо карабкаться и опять оскользаться. Дороги с примерзшим сальцем. Под ноги то и дело подкатываются жесткие комья, а в колеях стоят застывшие лужи, которые вдруг коварно лопаются, и ты проваливаешься в ледяную воду.

Дороги сухие, холодные, безнадежные. Катятся по ним прошлогодние листья, ветер свистит тоскливо и лезет за пазуху и выстуживает, кажется, самую душу. Дороги темные и безлюдные; ни зги кругом, даже петухов не слыхать. Дороги светлые и оттого особо опасные. Каждый встречный кажется врагом, и торопишься укрыться под кустами, затаиться у какой-нибудь стены, не дышать.

Дороги... Дороги...

Даня дрожал мелкой, собачьей, как он думал про себя, дрожью: куртка промокла насквозь еще дня три назад, просушить ее негде, сырым тяжелым грузом лежит она на спине и плечах. И все-таки где-то глубоко внутри шагает с Даней песня, любимая песня отца. Поет ее Даня про себя, одним дыханием:

...Шел я и ночью и средь бела дня,

Вдоль городов, озираяся зорко,

Хлебом кормили крестьянки меня-а,

Парни снабжали махоркой...

- Ты чего это бурчишь? - внезапно на ходу обернулся Павел.

Даня вздрогнул, смутился:

- Я? Я ничего. Холодно.

- Эх ты, барышня-неженка! - проворчал Павел. - На вот, фуфайку дам.

Он уже расстегивал куртку. Даня замотал головой: нет, нет, не надо, это он просто так, сболтнул, вовсе ему не холодно. Даня был тронут: Пашка, что ни говори, настоящий, хороший товарищ. Вон даже фуфайку свою хотел отдать, хотя и сам застыл так, что слышно, как зубы стучат. А петь Даня больше не будет, загонит песню поглубже, чтоб не пелось даже дыханием. Александр Исаевич тоже любил эту песню, играл ее на виолончели и как-то, когда все они сидели на красном диване...

Стоп! Стоп, Данька, - запретная зона! Не сметь вспоминать! Давай шагай, нечего пускаться в какие-то там мемуары! Думай, о чем хочешь, а это трогать не смей! И почему именно эта песня привязалась к нему здесь, на чужой земле! Может, потому, что в песне такой же горемыка беглец, как он, тоже спасался от погони, так же, как он, чувствовал себя загнанным зверем, за которым охотятся, которого выслеживают. И так же, как он, шел "вдоль городов, озираяся зорко..."

Совет друзей-шахтеров выполнен: Бетюн они обошли окраинами. Долго плутали в темноте, попадали в какие-то немыслимо узкие улочки, шли мимо бесконечных складов, сараев. Потом двинулись к югу. Ах, какой же городской парень оказался этот Пашка - он даже с компасом ни разу не имел дела, понятия не имел, как с ним управляться! А Дане очень пригодились походы с отцом, походы по карте, с компасом в руках. Да, но зато у Павла был опыт прежних побегов, и какое-то чисто звериное чутье вело его с первых же минут в кромешной, холодной тьме, помогало находить нужное направление.

Скорее, прибавь шагу! Торопись, двигайся, беги! Ведь там, в лагере, наверно, уже заметили, что недостает двух штрафников, уже раздаются звонки по телефону, а может, объявили о побеге по радио. И все их приметы известны теперь каждому кордону на дороге. Быстрее! Быстрее!