Книжная жизнь Лили Сажиной

Генка, шутливо склонившись, точно придворный, махнул по полу невидимой шляпой:

– Иди, Правило Буравчика, кто тебя держит… Но когда я попыталась пройти вслед за ней, он схватил меня за запястья:

– А ты куда собралась, немецкая Сажа-четыре глаза… я с тобой еще не закончил…

Сажа – пепел – зола, – мелькнуло в голове, и я воскликнула:

– Какая я тебе Сажа, дурак, я – Золушка! Генка нахмурился, соображая, и разжал пальцы, я вырвалась, но не успела выйти из класса – он, хохоча во все горло, догнал меня, повалил на пол, так что я стукнулась затылком, и стащил с ноги почти кожаный белый полусапожек. Пока я, отряхиваясь, вставала, злой мальчишка подбежал к окну, распахнул его, поставил сапожок на заоконный бордюр и протолкнул подальше, туда, где окно было заколочено: мне ни за что не дотянуться.

– А где твой башмак, Золушка? Ну-ка достань, Сажа! И где твой поганый принц? Стоять, Ясень, ни шагу! – прикрикнул он на длиннорукого Севу Ясинского, который мог бы не в службу, а в дружбу добраться до сапожка. Тот пожал плечами: мол, это не моя война.

Больше я не могла себя сдерживать.

– Кар-рамба! – закричала я, превращаясь. – Гром и молния! Три тысячи чертей и одна ведьма! Медуза тебе в глотку! На абордаж! – И одним махом покорила подоконник, выбралась за окно, на фор-брам-рей, и, спиной к тверди ли, к волнам ли, но определенно к горам, – которые издали пристально наблюдали, – держась за поперечины на мачте-окне, сделала по рее полтора шага, нагнулась, чтоб схватить сапог, но внезапно он соскользнул и полетел, кувыркаясь, вниз – туда, где собрались все эти чужаки, аборигены в красных галстуках; я не стала смотреть в бездну, а глянула за стекло, где, замерев с занесенной к доске тряпкой, стоял Сева Ясинский; в дверях, прикрыв ладошкой в ужасе рот, застыла Таня; и совсем близко показалось широкое лицо врага с коротким приплюснутым носом и расширенными голубыми глазами, он воздел руки – мне очень хотелось помахать ошарашенному врагу и отпустить этот мир, который я держала в своих руках, на кончиках распустившихся пальцев, полететь в бездну: оставайтесь тут без меня, делайте что хотите, – но тут этот идиот высунулся по пояс наружу и протянул мне руку: «Держись, Сажа, держись!». Я пошатнулась, но устояла и сказала: «Я – Лиля, понятно? Ли-ля я, карамба!» – «Держи руку, я тебя вытащу! Лиля, давай же!!!». Я пропела: «Мы спина к спине у мачты-ы против тысячи вдвоем!», но ухватилась за протянутую широкую ладонь левой рукой, и, сделав полтора шага над бездной, оказалась по эту сторону – спрыгнула с подоконника в класс.

Кто-то принес с улицы мой белый, почти кожаный полу-сапог, и Генка надел башмачок Золушке на ногу, бормоча: «Карамба?.. Гром и молния?.. Спина к спине у мачты? Вот черт!». И мы вчетвером опоздали на последний урок.

Глава 2

– Это, Змей, для тебя лишнее основание быть осторожнее и без нужды не подвергать себя опасности, – прибавил охотник.

Фенимор Купер. Зверобой

После приключения на мачтовом окне часть школьников решила, что я – психбольная, правда, говорить об этом вслух, а также расспрашивать о заоконном приключении, остерегались: вдруг еще чего-нибудь похлеще выкину, например, ухо отгрызу однокласснику. Кстати сказать, Генка Загумённый перестал звать меня Сажей, для всех я стала Лилей. Вообще, слава психованной оказалась кстати: я могла говорить, что вздумается, петь песни, какие мне нравятся, и превращаться в кого угодно.

Конечно, меня вызвали к директору, чтобы узнать, зачем я ходила по той стороне окна, точно лунатик, – я отвечала, что тренировала волю (про сапог за окном директору не доложили): вдруг война, мне придется лезть на водонапорную башню и вешать красный флаг, который я повяжу вокруг тела, чтобы освободить руки, а у меня от высоты голова кружится, но теперь я опытным путем проверила и знаю, что смогу справиться с заданием, вот пусть только начнется! Директор Иван Иванович надулся, немного подумал и, кажется, остался доволен ответом, потому что отпустил меня, велев больше не проделывать в мирное время такие опасные опыты.

Зато от Любовь Андреевны досталось по первое число: она кричала, что я ее в гроб вгоню своими выходками, все дети как дети, одна я… – и даже попыталась приложить меня складным зонтиком по спине (мы как раз всходили на нашу веранду по трем бетонным ступенькам, и она уже захлопнула зонт, окропив дождем крыльцо).

– Не будь фурией, – предложила я. – Я должна была отстоять честь семьи: ты ведь тоже Сажина, но Сажиной стала уже во взрослом состоянии – так что тебе проще. А походила бы с такой фамилией в золотом детстве, поглядела бы я на тебя. Я просто вернула себе имя. Конечно, надо было назвать меня Сашей: Саша-Сажа, глухая и звонкая, на слух не разберешь… Совсем было бы другое дело! Но сделанного не воротишь: Лиля так Лиля. Но отец-то мой был Саша, да ведь?