Книжное дело

— Нет, ребята. Это чисто русский заговор, — резонно выложил Глухов.

— Они покушаются на Государя, и не впервой, — подтвердил Смирной, и Глухов вспомнил, откуда пришло дымное видение. Человек с израненным, обожженным лицом встречался ему в прошлом году, когда возвращались от Адашева из Дерпта. Калека сопровождал новгородского воина Бориса Головина и назывался беглым государевым вором, спасенным после огненной потехи на воде. Привидится же такое!

Ударил невидимый, неслышный полуночный час, и хмельной заряд, крепленый салом покойного поросенка, превысил меру выносливости застольных товарищей. Кто-то крикнул, что пусть Федька доложит царю, как сможет.

Федька развел руками: как я смогу? — и улыбнулся.

Шумно вывалили на воздух, и громила Сомов обнял Федьку за худую шею, чтобы объяснить, как следует докладывать Иоанну Васильевичу, — дай ему Господь всяческого благоупотребления, — самые страшные вести. Например, что возлюбленная сука Мария Спиридоновна околела без покаяния.

Следующий день — среду 4 июня — Федя по совету премудрого псаря пропустил. Не пошел докладывать.

Мудрость Сомова была такова. В среду у нас еженедельный малый пост. В любую среду на Руси полагается воздерживаться от молока, мяса и прочих животных удовольствий. Среда — всероссийский рыбный день. Грозный будет хмур, желчен. Озабоченный вдовец на диете.

— Казалось бы, — продолжал Сомов, — подожди до 9-го, и на Петрово заговенье, в вечер последнего перед постом обжорства докладывай с полным удовольствием. Но! — Сомов поднял палец, — и даже три «но»! — Сомов разжал еще два пальца, — во-первых, Заговенье, он же День всех святых, — слишком большой праздник. Попы обсядут Ивана, не дадут пообщаться, как ты хочешь.

— Во-вторых, 9-е — понедельник. А придворный доктор Бромелиус сказал царю, что в Англии понедельник считается днем тяжелым, неудачным для всяческих начинаний. Мы-то понимаем, что это — еврейские штучки. Русские привыкли неделю начинать с понедельника, а евреи — с воскресенья, вот они и воротят царя против отеческих обычаев. Но пока ничего не поделаешь. В прошлый понедельник Иван даже на псарню не заглянул, весь день молился.

— Теперь третье. Царь, Федя, сам понимаешь, целый год царствует вхолостую. Поэтому по праздникам после выпивки у него случается гон. То есть, гонка за сучками, тяга к случке. Я понятно объясняю? — псарь облизнул губы.

— На Петрово Заговенье он будет по сторонам смотреть. А тут ты с казенными подозрениями. Нет. До 9-го тянуть нельзя! Входит, нужно тебе доложиться в четверг после плотного завтрака.

Федя согласился с Данилой Большим, и в четверг в десятом часу прибыл к царской палате с докладом. Темой доклада была заявлена сказка о появлении русалок в водоемах православной родины.

Грозный радостно прервал казенные дела, выставил вон ногайское посольство, отменил беседу с отцом Андреем и велел никого к нему не пускать, пока он с русалками не разберется. «Вот ведь, никак не изведем мы эту нечисть!».

Ближние люди отправились подслушивать под дверью, но Иван увел Федора в дальний угол палаты, где у окна стояла китайская штуковина — шелковая ширма на раме красного дерева. Из-за ширмы голоса доносились приглушенно, и подслушивать придворным стало трудно.

Иван и Федор на русалок отвлекаться не стали.

Произошло неуправляемое сообщение о государственной измене…

Так бывает: ты идешь к начальнику с докладом, взвешиваешь каждое слово — что говорить, о чем умолчать, а выходит по-иному. Начальник твой тоже не первый день на белом свете находится, он вытряхивает из тебя всю требуху до последней завитушки.

Вот и Федору не удалось ограничиться туманным подозрением о неких монастырских странностях.

В прошлый раз — перед посылкой Архипа и Данилы — он еще смог мути напустить, а сейчас пришлось колоться и про Островной Острог, и про монашеские учения, и о том, что в Ростовской епархии ощущается атмосфера заговора. Этого было недостаточно для полного представления о беде, но корни вытягивались понятные: Никандр готовится к прыжку. Кто его подначивает — черт, Владимир Старицкий или папа Римский, — неясно… — Черт, черт! — задергался Грозный, и пришлось Феде его успокаивать, льстить, что столь премудрый государь с Божьей и Федькиной помощью размотает этот клубок запросто, для собственного удовольствия.

Грозный любил такую лесть — с преувеличением его интеллекта, — легко на нее покупался. Но рубить поповский заговор хотел немедля! Его и так уж мутило от воздержания. Ни войны тебе, ни казней, ни баб!

Федор, тем не менее, с риском для карьеры настаивал на сдержанности, — просил не гнать событий. Грозный бушевал, энергия била через край, но по тонким признакам, понятным только опытному царедворцу, Федя понял, — эта энергия позитивна. Царь присел и задумался, Смирной медленно, с растяжкой стал рассказывать ему притчу о котах.

— Вот, смотри, государь. Есть два кота. Один уличный, дикий, другой благородный, типа моего Истомы. Ловят они по мыши. Уличный кот что делает?

— Жрет ее с костями, — радостно подхватил Грозный.