Книжное дело

Однако, оба дела разрешились на удивление скоро. Уже к вечеру сам Глухов обнаружил среди записей короткую строчку о покупке Ростовским Вознесенским монастырем сорока десятин земли «близ нерского озера, в острову». Подписал купчую среди прочих монах той же обители брат Герасим. Глухов запросил Дворцовый приказ. Прохор просмотрел записи. Все-таки протащить в дворцовую Благовещенскую церковь даже монастырского человека, слава Богу, можно пока только по рекомендации. Рекомендация имелась, но не священника Андрея, а соборного писаря Лукьянова. Спрашивать Лукьянова не стали. Глянули в его послужной список. Обнаружили предыдущее место службы — палату архиепископа Ростовского и Ярославского Никандра. Круг замкнулся, можно было брать.

Глухов хотел послать за Волчком и Никитой, но вспомнил, что они в дозоре. Пошел к Филимонову, думал через Егора добыть пару темных ребят. Не хотелось хватать служащего дворцовой церкви «чистыми руками».

У Филимонова гремела посуда. Иван приотворил дверь и увидел застольную сцену. Его парни Волчок и Никита были здесь. Они держали под руки мокрого, избитого человека с бледным лицом. Второго пленника Егор возил по столу окровавленным носом. Звон медной и оловянной посуды с недоеденной закуской как раз и производился этими движениями.

— Жри, скот, государево жалованье! — приговаривал Егор, обдирая лицо несчастного о суковатую столешницу.

Оказалось, это происходит предварительный допрос схваченных соглядатаев. Мужики пока держались. На вопрос, кто такие, настойчиво повторяли, что обычные люди московские.

Тогда Егор швырнул своего подопечного в объятья Никиты и занялся привычным делом.

— Посмотрим, сволочи, какие вы люди! — повторял он, размещая щипцы и кочережки в пламени очага, — посмотрим, какие вы московские!

Пленники побледнели еще, но в обморок все не падали. Добил их скрип входной двери. В проеме появились два царедворца в кроваво-красных бархатных кафтанах — господа подьячие Заливной и Смирной. Заливной достал медную чернильницу, бумагу и огромное гусиное перо. Эти жуткие предметы, конечно, были опаснее раскаленного железа!

Смирной подошел к врагам и уставился на них в упор стеклянными глазами. Постоял бесконечную минуту. Потом рявкнул:

— Пиши, господин дьяк! Казнить! Двоеточие. Как тебя? — сверлящий взгляд в лицо левого пленника. Молчание в ответ. Человек дрожит губами.

— Молчит! Тогда казним и подавно, без записи. Неназванных миловать нельзя, а казнить следует с мукой.

— А ты? — взгляд на правого, совсем юного — жить желаешь? Как тебя?

Мертвый человечек слабеет ногами и шепчет:

— Коломенского Богородичного монастыря служка Харитон Собакин.

Тут Смирного озарила догадка. Он подошел к парню, отнял его у Волчка, обнял за плечи и повел как бы на прогулку вокруг стола.

— Так ты, брат, из Коломенской общины! — Федя радостно подмигнул парню. — А я смотрю, где мы встречались?! Ты в Остроге на Неро когда обучался, в июне?

— В мае. Я в первом заходе был, — пролепетал сбитый с толку узник…

В общем, к этому моменту стало ясно, откуда идут «подкопы» под великокняжескую библиотеку, под печатный двор. Оставалось добрать детали.

Глухов отправил своих ребят за причетником Герасимом, а Смирной, — сегодня его очередь была играть начальника, — хлебосольно раскрыл объятья и громко велел Егору собирать на стол. Зашкворчала на пыточном вертеле свиная колбаса, Егор сбегал на поварню за пивом, вскрыл и собственный винный запас. Избитые пленники вдруг оказались лицом к лицу не с палачами, а с едой и выпивкой.

После трех противоречивых тостов — за здоровье Государя (однократное подмигиванье правым глазом); за здоровье анонимного святого отца (двойной моржок левым) и «за успех нашего общего дела», Смирной начал шельмовать подопытных по полной программе.

— Тут, ребята, у нас такое дело. Государь Иван Васильевич и отец Никандр нарядили большой наряд.

Узники изумленно подняли брови.

— Правда, никто не знает, что они вместе, но мы вам доверяем.

Федя помолчал, как бы сомневаясь, потом троекратно перекрестился в закатное окно и зашептал горячо и страшно.

— Беда идет! Знаете ли вы грамоту?

— Знаем, — еще тише прошептал Молодой.

— Какой ныне год от Рождества Христова, помните?

— Тыща пятьсот шестьдесят первый, — впервые подал голос второй, более крепкий пленник.

— А вот скоро какой год будет.

Смирной взял у Прохора недописанный «приговор» и накарябал под словом «казнить» цифру 1566.

— Вот, смотрите! Один да пять, сколько будет?

— Шесть, — почти прорыдал Молодой.

— Получается 6 и еще 66. Понятно?

— Понятно! — признался Крепкий.

— Осталось пять лет, братцы, и всем нам конец! В Ливонии найден закладной камень на безымянной могиле. Даты рождения и смерти стоят наоборот, — Федор перекрестился. Сначала идет 1566, потом 666. В могиле пустой гроб, кошачья шерсть, капли застывшей серы!

Смирной замолчал, горестно замахал руками, с трудом ухватил бутылку, выпил, не закусывая. Выдохнул облегченно.