Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры

Но Шмерке и не думал разгружаться. Он понимал, что его это не спасет. Допустим, он оставит книги на древнееврейском и чехлы для свитков Торы лежать на улице: немцы сразу поймут, что их бросил кто-то из его бригады. Книги, в отличие от картофелин, снабжены экслибрисами. Киттель может распорядиться расстрелять всю бригаду, в том числе Рахелу и ближайшего друга Шмерке, тоже поэта, Аврома Суцкевера. Так что Шмерке решил положиться на волю случая и мысленно подготовился к неизбежным ударам.

Его соседи по очереди еще раз перепроверили карманы на предмет монет или бумаг, способных вызвать гнев Киттеля. Шмерке пробрала дрожь. Очередь, разрастаясь, перегородила движение на Завальной, одной из центральных торговых магистралей Вильны. Пешеходы-неевреи останавливались, чтобы поглазеть на спектакль, некоторые подбирали брошенную контрабанду.

Вдруг по толпе пронеслось:

– Ушел внутрь, в гетто!

– Вперед, быстрее!

Судя по всему, Киттелю наскучило надзирать за монотонными обысками, и он решил прогуляться по своему княжеству. Толпа ринулась вперед. Охранники, изумленные и обрадованные уходом Киттеля, обернулись посмотреть, куда он направляется, и не пытались остановить тех, кто рвался внутрь. Шмерке прошел через ворота – книги крепко прижаты к телу – и услышал за спиною завистливые голоса.

– Везет же некоторым!

– А я картошку на улице выбросила!

Они понятия не имели, что он несет не еду.

Когда подошвы его ботинок застучали по камням мостовой на Рудницкой улице внутри гетто, Шмерке запел песню, которую написал для молодежного клуба:

Молод каждый, каждый, каждый, если годы
В нем не погасили жар,
В новом мире, мире света и свободы,
Станет юным тот, кто стар!

В потайном подземном бункере под гетто – вырытой в сырой почве пещере с каменным полом – книги, рукописи, документы, театральный реквизит и культовые предметы прятали в металлические канистры. Ближе к ночи Шмерке присовокупил свои сокровища к содержимому этого холодного хранилища. Прежде чем запереть скрытую дверь в потайную сокровищницу, он попрощался с вышитыми чехлами для свитков Торы и другими древностями, нежно их приласкав, будто собственных детей. А потом Шмерке, всегда остававшийся поэтом, подумал: «Настоящее наше темно, как этот бункер, но сокровища нашей культуры сияют обещанием светлого будущего»[2].

Часть первая До войны

Глава первая Шмерке – живая искра партии

Ни друзья, ни родные думать не думали, что Шмерке Качергинский станет писателем, когда вырастет. Они были убеждены, что он будет носильщиком, как и его отец, или станет заниматься иным физическим трудом. Вырос Шмерке на одной из беднейших улиц Вильны, и когда в 1915 году, в начальный, особо тяжелый период Первой мировой войны, родители его умерли от голода, казалось, что судьба семилетнего мальчика предрешена. Будет носильщиком. Или карманником, или контрабандистом.

Шмерке в итоге действительно сделался контрабандистом, только иного толка. Находясь в Виленском гетто, он крал книги из хранилища, где нацисты держали похищенные произведения искусства, и тем самым спасал их от сожжения или отправки в Германию. Он так пристрастился к книжной контрабанде, что не бросил ее и в годы советской власти. Однако еще до того, как Шмерке начал рисковать жизнью ради спасения книг, он стал сперва читателем, а потом – писателем, редактором и издателем[3].

В детские годы осиротевший Шмерке (так звучит на идише уменьшительно-ласкательная форма от еврейского имени Шемараяху) с младшим братом Якобом жил у разных родственников, в основном у дедушки по отцу. Впрочем, почти все время мальчики проводили на улице. В десятилетнем возрасте Шмерке забрали в Виленский еврейский сиротский приют и поселили в общей спальне, где обитало 150 таких же беспризорников, оставшихся в военные годы без родителей. Был он мал ростом, косоглаз, недокормлен, с признаками рахита: раздутый живот, огромная голова. Днем он посещал Талмуд-тору – начальную религиозную школу для сирот и детей бедняков; оправившись, стал неплохо успевать в учебе. К концу шестилетнего обучения в Талмуд-торе он уже читал на идише произведения прозаика и философа Хаима Житловского.

Однако главный талант Шмерке проявился не в науках. Талант состоял в том, чтобы заводить друзей и сохранять дружеские отношения. У Шмерке была обаятельная улыбка, полная воодушевления и теплоты, ему нравилось дарить людям внимание и поддержку, которых самому так не хватало в детстве. Шмерке любил петь народные песни на праздниках и вечеринках, приглушенным голосом рассказывать истории. Мальчишки из Талмуд-торы слетались к нему, точно мухи на мед, а учителя уделяли ему больше внимания, чем остальным[4].