Книжные магазины

Между отдельным повествованием и всей мировой литературой устанавливается связь, похожая на ту, что один книжный магазин поддерживает со всеми книжными, которые существуют, существовали и, возможно, будут существовать. Синекдоха и аналогия – ключевые для человеческого мышления приемы. Я начну разговор обо всех книжных магазинах настоящего, прошлого и – кто знает? – возможно, будущего с одной-единственной новеллы под названием «Мендель-букинист», которая была написана Стефаном Цвейгом в 1929 году и действие которой разворачивается в Вене на закате империи. Затем я перейду к другим повестям – о читателях бурного ХХ века.

На этот раз мы оказываемся не в Frauenhuber или Imperial, знаменитых венских кафе, о которых Цвейг вспоминал во «Вчерашнем мире»: «А основные новости мы узнавали в нашем “просветительском центре” – кафе»[4]. Повествование начинается с того, что рассказчик возвращается домой с окраины города и из-за внезапно хлынувшего дождя спешит укрыться в первом встречном заведении. Он устраивается за столиком, и его постепенно охватывает ощущение, что это место ему знакомо. Он шарит взглядом по мебели, по стойке, по бильярду, по ломберным столам и телефонной будке, чувствуя, что уже бывал здесь, упорно роется в памяти и наконец вспоминает, резко вспоминает.

Он находится в кафе Glück, а там, прямо перед ним, сидел когда-то букинист Якоб Мендель, сидел дни напролет, с половины восьмого утра до закрытия, окруженный каталогами и сложенными в стопки томами. Глядя сквозь очки на эти списки, на все эти данные и запоминая их, он теребил бороду и локоны в такт чтению, которое весьма походило на молитву: он приехал в Вену с намерением выучиться на раввина, но старые книги увели его с этого пути, чтобы он «отдался сверкающему и тысячеликому многобожию книг». Чтобы он стал Великим Менделем. Потому что Мендель был «небывалым чудом памяти», «библиографическим феноменом», «miraculum mundi[5], волшебным всесветным механизмом, регистрирующим книги», «титаном»:

За этим грязновато-бледным лбом, обросшим серым мохом, запечатлены были незримыми письменами, словно отлитые из металла, титульные листы всех когда-либо вышедших книг. Он мгновенно, не колеблясь, называл место выхода любого сочинения, появилось ли оно вчера или двести лет тому назад, его автора, первоначальную цену и букинистическую; помнил отчетливо и ясно и переплет, и иллюстрации, и факсимиле. <…> Он знал каждое растение, каждую инфузорию, каждую звезду в изменчивом зыбком книжном космосе. По каждой специальности он знал больше, чем специалисты, знал библиотеки лучше, чем библиотекари, наличность книг большинства фирм он знал лучше, чем их владельцы, вопреки всем спискам и картотекам, опираясь единственно на свой магический дар, на свою несравненную память, всю силу которой можно показать, только приведя сотни примеров[6].

Великолепные метафоры: волосы – серый мох, запоминаемые книги – живые существа или звезды, составляющие сообщество привидений, мир текстов. Познания бродячего торговца, не имеющего разрешения на открытие собственного магазина, оказываются обширнее знаний любого специалиста и любого библиотекаря. Его импровизированный книжный, расположившийся на столе, всегда одном и том же, в кафе Glück – это храм, в который совершают паломничество любители и собиратели книг, а также все те, кто не смог найти искомые библиографические сведения в официальных источниках. Так, в студенческие годы, после тщетных поисков в библиотеке, рассказчик оказывается однажды у легендарного столика благодаря товарищу по университету – проводнику, указавшему сокровенное место, не обозначенное ни в путеводителях, ни на картах и известное лишь посвященным.