Книжный шкаф Кирилла Кобрина

Сам А. Платов вещает менее витиевато, но не менее безответственно. Я бы назвал метод его книги (его книг) «бульварным структурализмом». Как и достопочтенные мэтры структурализма, он манипулирует разнообразными феноменами различных культур (от ирландской до японской), некритически почерпнутыми из преимущественно переводных исследований и публикаций. Аналогична и практика необъяснимых сближений, сомнительных аналогий, беспочвенных моделирований. Только, в отличие от Леви-Стросса или Вяч. Вс. Иванова, Платов (и ему подобные) работают не в гордом жанре «высокая наука», а в низких жанрах, предназначенных для читателей газеты «Чудеса и приключения». Побольше сенсаций – вот их принцип; заморочив простаку-обывателю голову разными «арканами», «Граалями» и «мандалами», бульварные структуралисты охмуряют его бреднями о том, что он – Иван Иванович Пупкин – есть потомок древнего арии и потому он должен плясать с ними в белом балахоне вокруг костра где-нибудь на окском пляже, а затем и приобщиться к главному символу всех ариев, дзэн-буддистов и ацтеков, вышедших (примерно) из России, – к могучей свастике, этому чистому солярному символу (ударение на предпоследний слог).

Давать фактологическую критику сочинения Платова – невыносимо.

Наталья Романова. Публичные песни. СПб., 1999. 48 с.

Эстетство бывает разное, худший его вариант – вовсе не капризные стишки под Кузмина и не картавые рулады Лени Федорова из группы «Аукцыон». Хуже всего – неожиданный блатной прищур книжного червя, умение ловко ввернуть урканскую присказку промеж разных дискурсов и коннотаций, знаменитый бас, воодушевленно распевающий «Мурку» в два голоса с авангардным режиссером. Мол, знай наших, без меня народ неполный. Рецензируемая книга есть продукт именно такого рода эстетизма, к тому же имеющего и местный – питерский – колорит. Некоторая бомжеватость первоапостольной, проявленная в изумительных романах Вагинова, в добротной и остроумной довлатовской прозе, во вполне посредственных стихах Олега Григорьева и, наконец, в омерзительной пошлости всевозможного митьковства, в сочинениях Натальи Романовой доходит до предела. «Публичные песни» – неуклюжая попытка филолога сконструировать эпос пролетарских окраин, так сказать, быдловскую «Калевалу».

Как стихи «Публичные песни» безусловно слабы. Не знаю, может быть, их нужно петь? И в этом случае автор несколько опоздал: «старый Питер» уже спел голосом Майка Науменко и Федора Чистякова.

Огорчительно было встретить забредшего в это гетто Николая Олейникова: «Все иначе с Василием: я жила у него, / три недели любила я в разных позах его».

Седьмая книжная полка

Теофиль Готье. Путешествие на Восток / Пер. с франц. И. Кузнецовой и М. Зониной. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. 344 с.

Это было давным-давно – почти сто пятьдесят лет назад, когда еще не было ни телевидения, ни радио, когда скромный обыватель еще не барахтался во всемирной Сети, когда самолеты проходили по ведомству ренессансных фантазий Леонардо да Винчи, железнодорожные вагоны именовались еще «экипажами» (см. записные книжки князя Вяземского), а пароходы – «пироскафами» (см. одноименное стихотворение Боратынского) и приводились в движение оные пироскафы не винтами, а нелепыми и трогательными колесами. «Барашки вокруг нас встряхивали своим белым руном на гребнях волн, солнце садилось в раздуваемые ветром раскаленные угли, пароход болтало. Одно из колес вдруг начинало молотить лопастями по воздуху». Так начинается первое из двух путешествий на Восток автора столь разных сочинений, как «Капитан Фракасс» и «Эмали и камеи», прозаика, поэта, эссеиста и журналиста Теофиля Готье. Благодаря блистательной переводческой работе И. Кузнецовой и М. Зониной мы имеем теперь возможность проследовать за Готье в навсегда ушедший мир Средиземноморского Востока.