Книжный вор

– Парень чокнулся, – пробормотал он, хотя всегда понимал, что если у тебя шестеро, что-то в таком роде обязательно случится. По крайней мере один должен оказаться непутевым. И вот он стоит и смотрит на этого непутевого, ожидая объяснений. – Ну?

Тяжело дыша, Руди согнулся и уперся руками в колени.

– Я был Джесси Оуэнз.

Сказал он так, будто это самое обычное занятие на свете. И в его тоне даже звучало что-то такое, будто дальше подразумевалось: «Какого черта, разве не понятно?» Впрочем, тон этот пропал, едва Руди заметил, что под отцовскими глазами выструган глубокий недосып.

– Джесси Оуэнз? – Человека того склада, какой был у герра Штайнера, назвать можно очень деревянным. Голос у него угловатый и верный. Тело – длинное и тяжелое, как из дуба. Волосы – как щепки. – И что он?

– Да ты знаешь, пап, – черное чудо.

– Я тебе покажу черного чуда! – И Штайнер схватил сына за ухо двумя пальцами.

Руди сморщился.

– Ай, да больно же.

– Да ну? – Отца больше заботил вязкий угольный порошок, пачкавший пальцы. Да он, выходит, выкрасился везде, подумал отец. Господи, даже в ушах уголь. – Пошли.

По дороге домой герр Штайнер решил поговорить с мальчиком о политике – причем со всей серьезностью. Руди поймет все только через несколько лет – когда уже поздно и ни к чему будет все это понимать.

*** ПРОТИВОРЕЧИВАЯ ПОЛИТИКА ***

АЛЕКСА ШТАЙНЕРА

Пункт первый:Алекс был членом фашистской партии,

но не питал ненависти к евреям – да и ни к кому другому,

если уж на то пошло.

Пункт второй:Втайне, однако, он не мог не испытывать

какой-то порции удовлетворения (или хуже – радости!),

когда из игры вывели лавочников-евреев,

– пропаганда информировала его,

что нашествие еврейских портных,

которые отнимут у него всю клиентуру,

– это лишь вопрос времени.

Пункт третий:Но значит ли это,

что их надо изгнать совсем?

Пункт четвертый:Семья. Разумеется, он должен делать

все, что в его силах, чтобы содержать ее.

Если для этого нужно быть в Партии, значит,

нужно быть в Партии.

Пункт пятый:Где-то там, в глубине, у него свербело в сердце,

но он велел себе не расчесывать.

Он боялся того, что может оттуда вытечь.

Сворачивая из улицы в улицу, они вышли на Химмель-штрассе, и Алекс сказал:

– Сын, нельзя расхаживать по улицам, выкрасившись черным, слышишь?

Руди заинтересовался – и растерялся. Луну уже отпороли, и она свободно могла идти и вверх, и вниз, и капать мальчику на лицо, которое стало застенчивым и хмурым, как и его мысли.

– Почему нельзя, папа?

– Потому что тебя заберут.

– Зачем?

– Затем что не надо хотеть стать черными, или евреями, или кем-то, кто… не наш.

– А кто это – евреи?

– Знаешь моего старейшего заказчика, герра Кауфмана? У которого мы тебе покупали ботинки?

– Да.

– Вот он еврей.

– Я не знал. А чтобы быть евреем, надо платить? Нужно разрешение?

– Нет, Руди. – Одной рукой герр Штайнер вел велосипед, другой – Руди. Вести еще и разговор он затруднялся. Он еще не ослабил пальцев на ухе сына. Он позабыл, что держит его за ухо. – Это как быть немцем или католиком.

– О. А Джесси Оуэнз – католик?

– Не знаю! – Тут он споткнулся о педаль велосипеда и выпустил ухо.

Немного они прошли молча, потом Руди сказал:

– Просто я хочу быть как Джесси Оуэнз, пап!

На сей раз герр Штайнер положил сыну ладонь на макушку и объяснил:

– Я знаю, сын, но у тебя прекрасные светлые волосы и большие надежно голубые глаза. Ты должен быть счастлив, что оно так, понятно?

Но ничего не было понятно.

Руди ничего не понял, а тот вечер стал прелюдией к тому, чему суждено было случиться. Через два с половиной года от обувного магазина Кауфмана останется только битое стекло, а все туфли прямо в коробках полетят в кузов грузовика.

ОБРАТНАЯ СТОРОНА НАЖДАЧКИ

У людей, наверное, бывают определяющие моменты – особенно в детстве. Для одних – происшествие с Джесси Оуэнзом. Для других – истерика с мокрой постелью:

Стоял конец мая 1939‑го, и вечер был как большинство других вечеров. Мама потрясала утюжным кулаком. Папы не было дома. Лизель вытирала входную дверь и смотрела на небо над Химмель-штрассе.

В тот день прошел парад.