Лизель действовала методично, подталкивая раму вверх и представляя, как все это может выглядеть изнутри, из дома. Она так и видела свою вороватую руку — как она тянется, толкает окно вверх, чтобы книга свалилась. Словарь подавался медленно, как срубленное дерево.
Есть.
Никаких резких движений, никакого шума.
Книга просто наклонилась к ней, и девочка схватила ее свободной рукой. И даже закрыла окно, аккуратно и плавно, а потом обернулась и пошла обратно по рытвинам облаков.
— Здорово, — сказал Руди, подавая ей велик.
— Спасибо.
Они покатили к повороту, и там важность этого дня настигла их. Лизель так и знала. У нее опять было то же чувство, что за ней наблюдают. Голос у нее внутри жал на педали. Два оборота.
Посмотри на окно. Посмотри на окно.
Она подчинилась.
Ей неимоверно хотелось остановиться — будто чесотка, жаждавшая ногтя.
Лизель поставила ногу на землю и обернулась на бургомистерский дом и окно библиотеки — и увидела. Конечно, следовало предполагать, что такое может произойти, и все равно Лизель не смогла скрыть потрясения, которое ввалилось в нее, когда она заметила за стеклом жену бургомистра. Прозрачную — но она там стояла. Как всегда, пушистые волосы; скорбные глаза, рот, гримаса выставлены напоказ.
Очень медленно Ильза Герман подняла руку — для книжной воришки за окном. Неподвижный взмах.
Ошеломленная Лизель не сказала ни слова — ни Руди, ни себе. Только встала поудобнее и подняла руку, отвечая женщине в окне.
На обратном пути они остановились на мосту и стали рассматривать тяжелую черную книгу. Листая страницы, Руди наткнулся на письмо. Он взял его и медленно перевел взгляд на книжную воришку.
— Тут написано твое имя.
Река текла.
Лизель забрала листок.
— Поехали, что ли, домой, — предложил Руди, но Лизель не двинулась с места.
— Можешь меня тут подождать десять минут?
— Ясно.
Лизель пустилась обратно на Гранде-штрассе, 8. Оказавшись на знакомой территории парадного крыльца, она села. Книга осталась у Руди, но в руке у нее было письмо; Лизель терла сложенную бумагу кончиками пальцев, и ступени крыльца становились все круче. Четыре раза она пыталась постучаться в устрашающее тело двери, но так и не смогла себя заставить. Самое большее, на что ее хватило, — тихо приложить костяшки пальцев к теплому дереву.
И снова ее нашел брат.
Стоя внизу у крыльца с ровно зажившим коленом он сказал:
— Давай, Лизель, постучи.
Сбежав второй раз, Лизель скоро завидела вдалеке на мосту Руди. Ветер полоскал ей волосы. Ноги плавно плыли с педалями.
Лизель Мемингер — преступница.
И не потому, что стащила несколько книжек через открытое окно.
— Ты должна была постучать, — говорила она себе, но, хотя ее грызла совесть, не обошлось и без ребяческого смеха.
Крутя педали, Лизель пыталась что-то себе сказать.