Книжный вор

Труди, или Трудель, как ее часто называли, была лишь на пару-другую сантиметров выше Мамы. Ей досталась плачевная утиная походка Розы Хуберман, но в остальном она была заметно тоньше. Живя прислугой в богатой части Мюнхена, она, скорее всего, уставала от детей, но всегда умела найти хотя бы несколько улыбчивых слов для Лизель. У нее были мягкие губы. Тихий голос.

Ганс и Труди приехали вместе на мюнхенском поезде, и совсем скоро ожили старые трения.

*** КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ О ***

ПРОТИВОСТОЯНИИ ГАНСА ХУБЕРМАНА С СЫНОМ

Молодой человек был фашист; его отец – не был.

В глазах Ганса-младшего отец был частью прежней дряхлой

Германии – той, которая любому дает себя в пресловутый

оборот, пока ее собственный народ страдает.

Он рос, зная, что отца называют «Der Juden Maler»

– еврейский маляр – за то, что красит дома евреям.

Потом произошел один случай,

который я скоро опишу вам полностью,

– день, когда Ганс-старший все просвистел

уже на самом пороге вступления в Партию.

Всякому ясно, что ни к чему закрашивать грязные слова,

написанные на фасадах еврейских лавок.

Такое поведение вредит Германии

и вредит самому отступнику.

– Ну так что, тебя еще не приняли? – Ганс-младший начал с того, на чем они остановились в Рождество.

– Куда?

– Ну догадайся – в Партию!

– Нет, думаю, про меня забыли.

– Ну а ты обращался хоть раз с тех пор? Нельзя же вот так сидеть и ждать, пока тебя не догонит новый мир. Надо пойти и самому стать его частью – невзирая на прошлые ошибки.

Папа поднял глаза:

– Ошибки? В жизни я много ошибался, но уж не тем, что не вступил в фашистскую партию. Мое заявление у них – ты знаешь, – но я не пойду снова проситься. Я просто…

Тут-то и пришел большой озноб.

Он влетел в окно, гарцуя на сквозняке. Может, то было дуновение Третьего Рейха, набирающее все большую силу. А может, просто все та же Европа, ее дыхание. То или другое, но оно овеяло старшего и младшего Хуберманов в тот миг, когда их металлические глаза столкнулись, как оловянные кастрюли.

– Тебе всегда было плевать на страну! – сказал Ганс-младший. – Тебе она безразлична.

Папины глаза стало разъедать. Ганса-младшего это не остановило. Чего-то ради он посмотрел на девочку. Торчком расставив на столе три свои книжки, будто для разговора, Лизель беззвучно шевелила губами, читая в одной.

– И что за дрянь читает девчонка? Ей нужно читать «Майн кампф».

Лизель подняла глаза.

– Не беспокойся, Лизель, – сказал Папа. – Читай, читай. Он не понимает, что говорит.

Но Ганс-младший не сдавался. Он подступил ближе и сказал:

– Или ты с фюрером, или против него – и я вижу, что ты против. С самого начала был. – Лизель следила за лицом Ганса-младшего, не отрывая глаз от его тощих губ и твердокаменного ряда нижних зубов. – Жалок человек, который может стоять в сторонке, сложа руки, когда вся нация выбрасывает мусор и идет к величию.

Труди и Мама сидели молча и напуганно, Лизель – тоже. Пахло гороховым супом, что-то горело, и согласия не было.

Все ждали следующих слов.

Их произнес сын. Всего два.

– Ты – трус. – Он опрокинул их Папе в лицо и немедленно вышел вон из кухни, из дома.

Вопреки всей бесполезности, Папа вышел на порог и закричал вслед сыну:

– Трус? Я трус?!

Он бросился к калитке и, словно умоляя, побежал за сыном. Роза метнулась к окну, сорвала флаг и распахнула створки. Мама, Труди и Лизель столпились у окна и смотрели, как отец нагнал сына и схватил за руку, умоляя остановиться. Слышно ничего не было, но движения вырывавшегося Ганса-младшего кричали довольно громко. А фигура Папы, когда он глядел вслед Гансу, просто ревела им с улицы.

– Ганси! – позвала наконец Мама. И Труди, и Лизель поежились от ее голоса. – Вернись!

Мальчик ушел.

Да, мальчик ушел, и я был бы рад сообщить вам, что у молодого Ганса Хубермана все сложилось хорошо, но это не так.

Испарившись в тот день во имя фюрера с Химмель-штрассе, он помчался сквозь события другой истории, и каждый шаг неминуемо приближал его к России.

К Сталинграду.

*** НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О СТАЛИНГРАДЕ ***

1. В 1942-м и в начале 1943-го небо в этом городе

каждое утро выцветало до белой простыни.

2. Весь день напролет, пока я переносил по небу души,

простыню забрызгивало кровью,