Кнут (СИ)

— И их никто никогда не сумеет взять приступом?

— Любая крепость падет. Если поднажать, — в разговор неожиданно вмешался Скала, не скрывающий радости от того, что удалось угодить Яре, — Но за бетонными стенами Атласа безопаснее, чем за деревянным тыном Острога.

— А почему у Острога нет бетонных стен? — тут же крутанулся в сторону командира Кнут.

— В плане он не был предусмотрен. Чем больше людей в секторе, тем выше вероятность возникновения мелких поселков. И это хорошо. А уж как там они себя защищают — это их личное дело. Инженеры вообще работают только с секторами. Строительство поселений — не наше дело.

— А мы сейчас тут? — юноша показал на точку на карте, обозначенную красным флажком.

— Да. А вот здесь твой Октябрьский. Вот здесь, примерно, был бой с Кормчими. А завтра мы будем тут, в Тихом. Так, давайте уже ужинать.

Сумерки принесли тишину и прохладу. Кумник с Ершом отправились дежурить на крышу, а оставшиеся внизу расстелили спальники и начали укладываться: снимали обувь и куртки, неторопливо укутывались в одеяла, удобно подминали подушки, спорили, кому тушить оставшиеся на столах свечи, потягивались, разминая уставшие за день мышцы. Кнут с удовольствием заметил, что Яра впервые не стала дожидаться, когда ей укажут, где спать. Сама взялась за спальник и расстелила недалеко от особняком расположившегося Скалы. Не рядом, но достаточно близко, чтобы это не было случайностью. Юноша подумал, что совсем скоро она ляжет рядом с заместителем командира. Или вовсе — вместе. А может даже они будут ночевать в отдельной комнате, если такая возможность представится.

Будет ли это любовь, или отношения по расчёту, о которых Кнут иногда читал в книгах? Какая собственно разница? В этом мире все слишком сложно и мимолетно, чтобы углубляться в подобные мелочи. Впрочем, самому Кнуту было бы все равно. Он еще никогда не удостаивался женской ласки.

Пытался, было дело. Озверев от бушевавших в крови гормонови сводящих с ума жарких сновидений, решил однажды наступить на горло совести и воспитанию. Подкараулил после перезагрузки одну из сельских красавиц, затащил на ближайший сеновал, и начал грубо и настойчиво, как советовали в свое время старшие друзья и многочисленные любовные романы, лезть под одежду, искать губами губы, стискивать бедра, ягодицы, грудь. Худенькая невесомая девушка мало что могла сделать с изрядно возмужавшим насильником, но отбивалась яростно, совсем не так, как описывалось в книгах. И когда поняла, что проигрывает схватку — тихо заплакала от бессильного страха.

Кнут стянул с нее сарафан, разрывая тонкую легкую ткань. Без проблем преодолел, а сколько этим пугали, застежку бюстгальтера, подцепил огрубевшими пальцами последний бастион на бедрах, рванул, не в силах терпеть.

Трусики поддались удивительно легко, отлетели в сторону, обнажая нежную за все лето ни разу не тронутую солнцем кожу. Дымка похоти в голове сгустилась, превратилась в густой туман опьяняющего дурмана. Обзор сузился до небольшого пятачка на теле девушки. Кнут мог видеть только аккуратную, ровно под его ладонь, грудь с небольшими розовыми ареолами, плоский животик, округлости бедер, идеальные коленки, икры. Осознал, почему страсть к женщине называют животной, ипочему мутанты не способны остановиться в своей жажде крови. Узнай сейчас он, что умрёт, если продолжит насиловать податливое дрожащее от страха тело — не остановился бы. Сейчасне было в мире ничего более вожделенного, чем эта девушка. И не было сейчас между ними ничего, кроме права сильного на долгожданную и такую желанную добычу.

Глухо рыча, Кнут впился в её губы, и тут же отпрянул. Сладкий их аромат манил, призывал, сводил с ума, и юноша, с трудом сдерживаясь от того, чтобы потерять остатки разума, прижался лбом ко лбу жертвы, дыша как загнанная лошадь, выталкивая воздух из лёгких хриплыми свистящими толчками.

Осторожно, чтобы не повредить зажатые как в тисках запястья, отпустил ее руки. Медленно выпрямился, встал рядом. Сделал шаг назад и стоял неподвижно до тех пор, пока девушка не поняла, что её отпускают и не убежала, старательно кутаясь в обрывки ткани, которые были её одеждой.

Он так и не нашёл повода отказаться от её тела и сделал это потому, что не мог поступить иначе. Живущий в нем зверь рвался наружу, но был загнан назад в глубины сознания, и теперь сидел там, стыдливо поджав хвост. Не остановись Кнут, и все стало бы проще. Перед ним бы открылся путь, полный сорванных запретов и преодоленных табу. Ведь зачем их сохранять здесь — в мире ужаса и олицетворённой смерти?

Все на этом пути стало бы лучше. Кроме одного — на нем не было места Кнуту. Тому парню, что зачитывался Шварцем, Семеновой, О. Генри и Александром Грином, путешествовал по джунглям вместе с детьми капитана Гранта и благородными пленниками таинственного острова. И больше никогда он бы не увидел в зеркале себя — Никиту, который прижимался к матери и думал, что вырастет и сумеет ее защитить от любых проблем, который смотрел в будущее открытыми честными глазами, уверенный в своих силах стать хорошим человеком.