Коала

Когда возвращаешься в город, откуда ты уехал двадцать три года назад, зимним воскресным утром, в завихрениях первой поземки, с невзрачного пригородного вокзала, с одним чемоданчиком в руках, коричневым фибровым чемоданчиком, много лет назад подаренным тебе некой пожилой дамой, что одна, барыней, обитала в просторном доме, то ли вдова, то ли просто безмужняя, теперь-то уже и не вспомнишь точно, в просторном доме, при коем, к слову сказать, и обретались в хлеву пять неприкаянных коров, которых тебе еще юнцом спозаранку и к вечеру надо было обиходить, пять несчастных скотинок, встречавших тебя неизменным кашлем, — так вот, когда ты, теперь уже не молодым человеком, более или менее вынужденно и ненадолго возвращаешься в родной город, первое, что тебе необходимо сделать ради экстренного и благополучного внедрения в здешнюю жизнь, — это предельно сократить словарный запас и оживить в себе позабытый навык комкать каждое предложение. Ты пойдешь на любые ухищрения, лишь бы не выглядеть «вежливеньким», культурным и образованным. Едва сойдя с поезда, ты начинаешь говорить не фразами, а косноязычными недомолвками, покупая сигареты в киоске, обходишься двумя-тремя невнятными словами, и даже в кругу знакомых не станешь изливать душу в цветастых лексических гирляндах. Много слов, это ты накрепко усвоил с детства, тратит только лоточник, тот, кому до зарезу нужно всучить тебе какую-нибудь ерунду, нечто совсем бесполезное, о чем ты никогда не просил и что тебе вовек не понадобится. В этих краях люди идут по жизни молча, болтать без толку пристало разве что девчонкам, покуда и они рано или поздно не повзрослеют и не погрузятся в общую немоту. А ежели ты приезжий и носишься с вопросами, ожидая от ответов благожелательности, столь нужной тебе для успокоения души, то лучше попридержи свои вопросы при себе, потому как в здешних местах вопросы испокон веку не воспринимались как выражение человеческого участия, в лишь как проявление никчемного и неуместного любопытства. От вопроса здесь принято ожидать только неприятностей.

Вот почему в тот вечер в том доме я молчал и просто слушал, опасаясь бестактностью чрезмерного любопытства обидеть друзей брата, снедаемых, должно быть, как и я, чувством вины, а еще потому, что помнил — знание, а тем паче знание о самоубийстве, передается в этих краях не изустным словом, а совсем иначе. Все главное оставалось в неизреченном — во взглядах, в жестах, в невысказанных мыслях, что складками морщин нахмурили лоб и печатью суровости непреклонно сомкнули уста.

Тем же вечером, но попозже, мы перебрались несколькими улицами дальше в квартиру мачехи моего брата. С отцом его несколько недель как случился удар, и он лежал в больнице, все еще без сознания. Все сошлись на том, что с похоронами и поминками придется повременить по крайности до тех пор, покуда отец не оправится настолько, чтобы можно было сообщить ему трагическое известие. Потом мы принялись сочинять некролог, первое дело, когда я наконец-то смог хоть в чем-то оказаться полезным. Помню, возник даже непродолжительный спор насчет того, на каком языке писать объявление — на диалекте или на литературном немецком. А больше в тот вечер и нечего было обсуждать. Я вернулся домой, в свою обычную жизнь — или, по крайнем мере, попытался вернуться.

Нехитрое имущество распределили быстро. Часы марки «тиссо», голубой велосипед, замком на цепи примкнутый на стоянке возле вокзала, два чемоданчика с нардами, коричневый, который он больше любил, и черный, шкатулка с сувенирным набором игральных костей из Монте-Карло, компакт-диски группы «Пинк Флойд», а еще Криса Ри, обеденный стол и стулья, коллекция комиксов, — она была отказана мне, — две кожаных куртки, черная и рыжая, набор гаечных ключей в сером футляре, мобильный телефон, сколько-то франков, остававшихся на банковском счете, — все разошлось по городам и весям, каждый, кто хоть как-то был ему близок, что-то получил — в точности так, как он распорядился в завещании. Разошлось все, ничего не осталось. Вещи, подумалось мне, привязавшиеся к человеку в течение жизни, вещи, которые он старался заполучить и сберечь, которые его окружали, по которым другие иной раз его узнавали, после смерти покидают хозяина, — вот так же гаснет звезда, а планеты, вокруг нее кружившие, сходят со своих орбит, отлетают прочь, потеряв притягивавшее их небесное тело, и их материя равномерно распределяется по просторам мироздания.