Кобра

Федерико долго расспрашивал ее, водя вдоль берега Соны. В конце концов он убедился в том, что Люси Мориа ничего не знает об открытии своего мужа и о том, что это открытие было у него украдено. Незадолго до его смерти она почувствовала, что он от нее что-то скрывает. Уже потом, после автокатастрофы, обнаружив фотографии и кое-какие вещи, подаренные ему некой женщиной, она поняла, что Мориа обманывал ее. Она решила перечеркнуть прошлое и уехать с дочерью в Лион, где ей предлагали лучшее место в лаборатории П-4, от которого она отказывалась, чтобы оставаться в Париже с Мориа. После переезда в Лион она вспоминала о своем трауре только в связи с одним человеком - с братом Венсана, Антоненом. Человек больной и подверженный депрессиям, он живет один в небольшом фамильном доме в Ла Гаренн-Коломб. Время от времени он звонит ей и ведет какие-то бессвязные разговоры о Венсане и о том, что два брата вечно не ладили друг с другом.

- Я тоже думаю, что она ничего не знает, - сказал Ферензи.

- Может, теперь самое время избавиться от нее?

- Нет, погоди. Хватит трупов. Никогда не надо делать их больше, чем нужно. Ты нагнал на нее жуткого страху. Она будет смирной.

Ферензи еще раз прокрутил в голове сцену, которую обрисовал ему весьма довольный своей работой Федерико. В укромном месте набережной он прижал Люси Мориа к стене. Одной рукой зажал ей рот, другой задрал юбку и принялся шарить в трусиках. Ее широко раскрытые глаза были полны ужаса. Ладонью он ощущал ее слюну. Сначала он засунул ей три пальца как можно глубже во влагалище. А потом заставил ее опуститься на колени и сосать ему пенис, но она плакала, и тогда он безжалостно толкнул ее на тротуар, сказав: «То же самое я сделаю с твоей малышкой, если ты откроешь рот, сука, но сделаю по-настоящему, а тебя я не имею желания трахать». Ферензи подумал, что эта сцена была великолепной. В хорошем ритме. Забавно, впрочем, представлять себе такое под музыку Баха.

- Нет, это здорово, - снова заговорил он. - Представь, что до нее доберется полиция.

- Не понимаю, как это она до нее доберется, - немного помолчав, сказал Федерико.

- Офицер, который несколько дней назад приходил нас допрашивать, был отнюдь не глуп, уж поверь мне.

- Допустим, но неужели ты считаешь, что у этого легавого есть возможность часами разыскивать след семейства Мориа?

- Да они беспрерывно этим занимаются. Ищут иголку в стоге сена. Беспрерывно.

- В таком случае пусть лучше найдут бабу живую, чем мертвую. Ты прав.

- Вот именно. Часто мертвые говорят больше, чем живые. Спроси Жюстена!

Федерико бросил смешливый взгляд в зеркало заднего вида; в такие минуты он походил на этакого здоровяка-простака. Но устаешь от всего и даже от самого лучшего. Ферензи наскучило разговаривать с Федерико. Он велел ему сделать погромче радио и принялся размышлять о женщинах, с которыми его сводила жизнь.

Дани. Вчера она лежала с ним в постели, а Карла в это время нехотя крутила педали своего велотренажера. И эта ситуация никого не смущает. Что ж, тем лучше. У Ферензи совесть спокойна; он много раз протягивал жене руку помощи в надежде, что она как-то отреагирует, взбунтуется наконец. Когда они поженились, ей вот-вот должно было исполниться девятнадцать. Она хотела быть актрисой. Он вспоминал ее в постановке «Семейного счастья» Моравиа. Маленький любительский театр, заправлял всем совершеннейший кретин, возомнивший себя режиссером. Он считал гениальной режиссерской придумкой, чтобы Карла, свеженькая пухлая блондинка, играла зрелого мужчину, размышляющего о муках и прелестях супружеской жизни. Стоя одна на сцене, она произносила: «Я знал, что в некоторые моменты моя жена становилась некрасивой и пошлой; меня это забавляло…»