Кобра

– Это вряд ли, – Катя отрицательно покачала головой. – Стас прекрасно знает, что я не вернусь. К тому же он, слава богу, слишком большой эгоист, чтобы унижаться и ползать на брюхе… Кент, милый, я так счастлива, что весь этот полугодовой кошмар закончился… Осталось только заставить его заплатить по счету и – все. Вычеркнуть его из нашей жизни навсегда! Как страшный сон, как наваждение! – Малышка, казавшаяся мне в эту секунду гораздо старше своих лет, не моргая смотрела куда-то вдаль, сквозь покрытое каплями дождя дымчатое стекло. Я проследил за направлением ее взгляда и увидел остановку общественного транспорта, где под крохотным навесом столпились, прячась от дождя и плотно прижавшись друг к другу, несколько десятков людей, издали напоминающих единую серо-черную массу…

– Я не хочу жить так, как живут они, – прошептала Зайка. – Я не хочу носить убогую одежду, не хочу каждый вечер смотреть эти дурацкие сериалы по телевизору, не хочу есть на завтрак манную кашу, не хочу считать оставшиеся до получки рубли и так же унизительно мокнуть под дождем, на ветру, ожидая переполненного автобуса, на котором нужно час добираться до дерьмовой копеечной работы. С которой ты рискуешь вылететь по малейшей прихоти тупоголового начальства. Я хочу иметь много денег, я хочу тепла, солнца. Любви, наконец… Я хочу, чтобы мои будущие дети всегда просыпались и засыпали с улыбкой на лице! В этой проклятой стране бояться за свое будущее вынуждены даже очень богатые люди. Причем именно они – гораздо больше, чем эти… избиратели… которые каждый день мерзнут на холодном ветру в ожидании автобуса.

– Да уж, – вынужден был, щелкнув зажигалкой, согласиться я. – Времена сейчас действительно сложные. Пе-ре-строй-ка! По-английски – «дебиддинг».

– Ты не понимаешь, – Катя покачала головой. – Здесь, в этой несчастной, сто раз ограбленной стране, к которой весь цивилизованный мир относится как к гигантской выгребной яме, дебилдинг будет всегда! При любом строе и любой власти. Карма у России такая – быть отстойником человеческой цивилизации. Я давно это поняла, Денис. Здесь нельзя жить. Здесь жалко даже умирать. Отсюда надо бежать, как можно скорее. И лучше – не с пустыми руками.

– С тобой, солнышко, хоть прямо сейчас – в Австралию! – Стараясь как-то растормошить вновь захандрившую Катюху, я чмокнул ее в щеку и нажал на газ. Глухо урчащий мощным двигателем «БМВ» сорвался с места, как ракета, вжав нас в спинки кресел.

– Там тоже хорошо, – кивнув, улыбнулась девчонка. – Кенгуру разные бегают, аборигены, да и качество жизни – на европейском уровне. Но в Штатах все-таки лучше. В Америку хочу… Господи, еще целых две недели!!!

–  Всегодве недели, Зайка, – я умышленно сделал нажим на первом слове. – И я приложу все силы, что бы эти последние дни на родине ты запомнила на всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, попробую, – на всякий случай поправился я.

– Я верю, – Катя положила ладошку на мою руку, лежащую на рычаге переключения скоростей и чуть сжала пальцы. – Так и будет, милый…

Ехать было недалеко. Свернув на Фурштадтскую, я прижал машину к бордюру, заглушил двигатель и сказал вполне безобидную фразу:

– Ну, вот мы и дома.

– Мы? – она вопросительно подняла брови. – Ты сказал «мы дома»?

– Мы, Зайка, мы… Неужели ты думаешь, что я отправлю тебя к маме?

– Нет, я так не думаю. Я ушла от Браташа не к маме. Я ушла к тебе. И я хочу за тебя замуж, Дэник. Мы обвенчаемся в православном храме, в Нью-Йорке, сразу же, как прилетим… И если ты сейчас скажешь хоть слово против, клянусь, я выцарапаю тебе глаза.

– Знаешь, мне отчего-то кажется, что мои глаза в конце концов останутся целы, – осторожно предположил я. – Хотя, сдается, некоторые прочие части тела в ближайшие пару недель ждет серьезное испытание на стойкость. М-м?!

– Так и будет, – кокетливо промурлыкала маленькая очаровашка. – Только, поверь мне, милый, эти страшные испытания затянутся на ку-у-уда более долгий срок! Лет, этак, на… о-о! – она томно полуприкрыла веки, вызывающе медленно облизала губы кончиком языка, потом вдруг резко показала его до половины и, распахнув дверцу, со смехом выскочила из «БМВ» и бросилась к подъезду. Я поставил машину на сигнализацию и направился следом за Катей к лифту, спрашивая себя: «Что это – прикольная, ни к чему не обязывающая, псевдолюбовная игра? Или уже нечто большее?» Ответить на этот вопрос можно было только через тринадцать дней. В ту самую решающую ночь, когда – если повезет – кейс с двумя миллионами долларов будет у нас в руках. Тогда и только тогда все сразу встанет на свои места. И если на ком-то из нас двоих – на мне или на Кате – надеты маски, они мгновенно будут сброшены.

Не успел я открыть дверь в квартиру и разуться, как зазвонил телефон. Катя оказалась ближе к полочке и прежде, чем я успел что-то сказать, сняла трубку:

– Алло?… Алло, говорите. Да, Денис дома. Пожалуйста… Это тебя, милый. – Она растянула губы в ехидной улыбке.

– Кто это? – Более идиотский вопрос я вряд ли мог задать. Катя не могла знать всех моих приятелей и знакомых и тем более – уметь узнавать их по голосу.