Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами.

Еще один преподаватель, Алфред Сирил Юинг, которого Майкл Волфф припоминает как «серого тусклого человечка», наверняка не принимал участия в дебатах. Но если бы Поппер заметил Юинга в толпе, у него были бы основания вспомнить о нем с признательностью. Именно Юинг в 1936 году прислал Попперу официальное письмо с приглашением прочесть в Кембридже курс лекций, после того как Дж. Э. Мур, руководитель отделения, уладил финансовую сторону с Советом поддержки ученых.

Юинг, на год старше века, учился в Оксфорде, несколько лет преподавал в Уэльсе, а в Кембридже появился в 1931 году. Достопочтенный Морис Уайлз вспоминает лекции профессора Юинга: «Очень педантичен. Скажет пару вводных слов и заявляет: "Сейчас я буду диктовать, записывайте". Это действовало угнетающе. Как будто снова в школу вернулись. У него всегда на все был готовый ответ. Ни шага в сторону». Юинг ходил в тяжелых ботинках, подходящих скорее для горных походов, нежели для прогулок по равнинам Восточной Англии, — как будто «боялся промочить ноги». Математик Георг Крайзель описывал его так: «Он выглядел как человек, до сих пор живущий с мамочкой» — как оно, собственно, и было на самом деле.

Юинг был глубоко религиозен и серьезен до крайности. А. Дж. Айер, подшучивая над его верой в загробную жизнь, спросил, чего Юинг больше всего ждет в ином мире. Ответ последовал незамедлительно: «Бог скажет мне, существуют ли синтетические суждения a priori».

Насколько понятен был Юингу ход дискуссии, развернувшейся в НЗ, судить трудно. Морис Уайлз однажды сказал ему, что не понял ни слова из сказанного Витгенштейном. «Я тоже», — признался Юинг в ответ. Да и сам Витгенштейн не пытался скрывать свое презрение к Юингу, даже перед студентами. Увлекаясь солипсизмом — теорией, согласно которой знать что-то наверняка можно лишь о себе самом, — на одном из собраний Клуба моральных наук Витгенштейн привел Юинга в качестве примера: «Предположим — разумеется, чисто гипотетически, — что у Юинга есть ум». Не щадил он и работ Юинга, и здесь критика его была уже неприкрытой и уничтожающей. На одной дискуссии в Корнелле Витгенштейн вспомнил определение Юинга: «Благо есть то, что справедливо вызывает наше восхищение».

Он помотал головой: «Это определение ничего не проясняет. Три концепции, и все три туманны. Представьте три каменных обломка. Вы их поднимаете, соединяете, скрепляете —• и получается каменный шар. Глядя на этот шар, вы можете получить представление о форме каждого из трех его элементов. А теперь представьте, что в руках у вас — три мягких бесформенных комка грязи, и вы лепите из них шар. Вот Юинг и делает такой шар из трех комьев грязи».

И, наконец, в НЗ присутствовал еще один преподаватель моральных наук — Джон Уиздом, единственный из кембриджских философов, ставший впоследствии убежденным витгенштейнианцем. Уиздома любили студенты, он был не так чопорен, как его коллеги, и в целом ответственно относился к работе. Впрочем, бывало, что он отменял занятия и отправлялся на велосипеде на ипподром в Ньюмаркет — делая ставки, он проверял свои теории вероятности.

Как и Брейтуэйт, Уиздом встречался с Поппером ранее в том же году, на совместном заседании ассоциации Mind и Аристотелевского общества. Там он поднял вопрос о том, каким образом мы узнаем, что человек рассержен. Так же, как узнаем, что закипел чайник, — то есть по физическим признакам? Можно ли и о гневе — явлении из области чувств — судить только по внешним проявлениям?

Его подробные исследования употребления языка и проявляющихся в нем сложных и разнообразных грамматических структур основаны на творческом применении витгенштейновского подхода. До получения места в Кембридже Уиздом несколько лет преподавал в Университете Сент-Эндрю в Шотландии, но с переездом в Кембридж в 1934 году принципы и стиль его работы резко изменились. Именно тогда он начал посещать семинары Витгенштейна.

Как и многие поклонники Витгенштейна, Уиздом балансировал на грани между восторгом и страхом, желая нравиться, но в то же время не быть слишком навязчивым. -Это видно в первом же эссе из его книги «Иные умы» (Other Minds), где он пишет: «Сколь многое в этой работе сделано под влиянием Витгенштейна, способны оценить только те, кто его слушал. Я ему бесконечно обязан… Но не думаю, чтобы мой труд мог снискать его одобрение: он недостаточно добротен — поверхностен и плосковат». Так или иначе, он подражал методам и стилю Витгенштейна и тоже скептически относился к возможностям философии. Первокурсников, явившихся на первую лекцию и нерешительно топтавшихся на пороre, он обычно приветствовал двусмысленным вопросом:

«На философию? Мудрость, небось, ищете?»[6]